История не есть

История никого не учит, но жестоко наказывает за невыученные уроки, писал российский ученый Василий Ключевский. Для нашей страны это утверждение, пожалуй, как ни для какой другой имеет непреходящее значение. За свою многовековую историю мы переживали периоды побед и созидания, но в моменты разобщенности и слабости часто оказывались под пятой чужеземцев. Промахи преодолевались ценой колоссальных потерь, годами, а то и веками лишений. Однако общая канва такова, что за глотком свободы следовала эйфория, но не выводы из причин, приведших к кризису, ни тем более шаги по их устранению. Эйфория сменялась застоем, ведущим к очередному кризису. Список же бездарно упущенных шансов пополнялся. Последний из таких примеров приходится на события XVIII столетия, которые обусловили превращение Казахии в протекторат России.

Первая половина XVIII века для казахов, равно как и других народов Центральной Азии, проходила под знаком растущего военно-политического влияния России, с одной стороны, и усиления джунгарской экспансии - с другой. Довольно быстро оправившись после поражения от Китая 1690-1697 годов, Ойратское государство вновь демонстрирует монолитность и могущество. Пик этого процесса пришелся на периоды правления Цэван-Рабдана и Галдан-Цэрэна. Последствия их опустошительных набегов испытала вся восточная часть Центральной Азии. Как и прежде, внутренний разлад и феодальные усобицы ослабляли местные народы, делая их беззащитными перед нашествиями врага.
Но на горизонте уже маячили другие времена, и срок, отведенный Судьбой могущественной кочевой державе под названием Джунгария, подходил к концу.
Первые признаки зловещей тенденции наметились к середине XVIII века. Побудителями служили традиционные факторы. Алчность, корыстолюбие, зависть разъедали ойратское общество. Упадок, разумеется, не мог не отразиться на положении дел в сопредельном Казахстане, где джунгарский натиск пошел на убыль. Скажем больше: теперь казахские султаны сами предпринимают вылазки в неприятельский стан в целях возврата кочевий в Семиречье, да и в северных районах Джунгарии. Один из способов такой активности заключался в силовой поддержке того или иного претендента на ханский престол, по существу же под предлогом оказываемой помощи казахские войска организуют серию походов в глубь Джунгарии, возвращаясь с богатой добычей.
Создавшееся положение привлекло внимание давнего антагониста ойратов - Цинского Китая. К 1750 годам усиливаются военно-мобилизационные меры во Внутренней Монголии. Это вкупе с энергичными маневрами китайской дипломатии сигнализировало об одном: Пекин более не признает ранее заключенное с джунгарами мирное соглашение.
Одновременно появляется и удобный повод ввязаться во внутренние разборки ойратского государства. В борьбе за верховную власть там столкнулись группировки нойонов Дабачи и Амурсана. Внутриполитический кризис в Джунгарии достигает апогея. При подобном положении дел исчерпавший все наличные ресурсы Амурсана прибегает к крайней мере - он поддается на уговоры маньчжуров об установлении их опекунства. Взамен он просит содействовать в возврате трона и утихомирить смуту. Поползновения Амурсаны для Пекина были весьма ценными не только с точки зрения достижения экспансионистских целей - они соответствовали их традиционному принципу <уничтожения варваров руками самих же варваров>. Китайский летописец Хэ Цютао писал в те годы: <Наша династия вот уже в течение нескольких десятилетий выжидала, сооружала наблюдательные пункты и изучала границы, готовила войска к истреблению джунгар, но не смогла этого сделать. Теперь же складывается подходящая обстановка, которой нельзя не воспользоваться, для решения вопроса силою оружия>.
Официальными целями похода 200-тысячной <великой армии умиротворения> - так именовалась в китайских источниках кампания в Джунгарию - провозглашались <установление спокойствия для людей, наказание узурпатора и насильника Дабачи>. Истинные намерения сводились к ликвидации ханства и поглощению его территорий. Уже летом 1755 года указом императора оповещалось о триумфальном окончании похода. Этим же документом ойратам предписывалось принять календарь Цинского Китая, а группе маньчжурских католических миссионеров-иезуитов отправиться в <Западный край> и приступить к составлению географического описания присоединяемых территорий.
Разнузданное поведение чужаков вызвало крайне отрицательную реакцию Амурсаны. Он беспомощно лицезрел конвульсии Джунгарии, понимая, что допустил непоправимую ошибку. Год спустя, когда, окончательно убедившись в утопичности своих расчетов, Амурсана выступил против недавних покровителей, он с удвоенной энергией берется за сколачивание антикитайского блока из горстки преданных нойонов и казахских султанов.
К лету 1756 года ойратским повстанцам удалось оторваться от преследования и затеряться в кочевьях Среднего жуза казахов. Возможно, покажется странным, что Амурсана нашел приют у одного из заклятых врагов Джунгарии - султана Абылая. Объяснение подобному феномену, как представляется, нужно искать в следующем: Джунгарское ханство, равно как и Казахское, было отнюдь не однородным образованием. Немало представителей его верхушки, вероятно, не разделяли официальной внешнеполитической доктрины хунтайши, в частности что касается оккупации и порабощения центральноазиатских народов. Гораздо более важным моментом, на их взгляд, являлась не вражда, а, напротив, дружба и объединение с исторически близкими казахами, узбеками, кыргызами. Важным в смысле совместного противостояния угрозе, неминуемо надвигающейся со стороны региональных тяжеловесов - Китая и России. От этого зависит, утверждали они, само выживание Джунгарии, других степных народов. Галдан-Цэрэн не внял призывам, хотя, как оказалось в конечном итоге, их инициаторы были правы. Им сочувствовали и некоторые влиятельные казахские султаны, например Абылай.
Перспектива укрепления казахско-джунгарского союза взволновала Пекин, и оттуда идут приказы жестоко подавить восстание Амурсаны. Но задача, поставленная перед карателями, была гораздо масштабнее - вести дело к физическому уничтожению ойратов как нации. Местное население поголовно вырезалось, независимо от пола и возраста. Это вызвало паническое бегство на север: <Вся Джунгария была буквально усеяна трупами, ее воды покраснели от пролитой человеческой крови, а воздух был наполнен дымом горевших улусов. Все, что имело ноги и могло двигаться, бросилось в Сибирь>.
Вопрос же о взаимоотношениях с Казахией как крупнейшей региональной державой впервые встал перед Цинской империей в период подготовки к военной кампании против Джунгарии в 1755 году. Внимательно присматривались в Пекине и к фигуре Абылая, считавшемуся самым авторитетным политиком в Великой степи. В указе Цяньлуна, датированном 9 февраля того же года, предусматривались два возможных варианта решения <казахского вопроса>: первый - <если казахи перейдут на нашу сторону, тогда следовало бы направить их старшего вождя в столицу на аудиенцию и наградить титулом>; второй - <если они откажутся, тогда напасть и захватить>.
Резонно в данном контексте представить политический портрет этой, вне всякого сомнения, ярчайшей звезды не только на казахском, но и центральноазиатском политическом небосклоне середины XVIII века.
После гибели верховного главнокомандующего казахскими войсками Абулхаир-хана в 1748 году султан Абылай, также выходец из династии чингизидов, потомок первенца Чинхисхана Джучи в шестнадцатом колене, являл собой наиболее дееспособного политика в Казахии. Он же олицетворял чаяния народа на борьбу с джунгарами. Никому не хотелось второго <Актабана> - Годины бедствий, а кандидатура волевого и удачливого Абылая пришлась как нельзя кстати. Уже к 1750-м султан превратился в признанного лидера кочевников Центрального, Восточного и Юго-Восточного Казахстана. Этому в немалой степени способствовала успешная полководческая деятельность в борьбе с джунгарами. Не случайно именно к описываемому периоду его биографии восходят исторические сюжеты многих казахских народных преданий. Занимая нейтральную позицию в междоусобной распре влиятельных чингизидов, Абылай не упускал возможности укрепить свое положение. Почти всю жизнь правил амбициозный султан через стареющего номинального хана Абульмамбета и стал всеказахским ханом лишь в 1771 году, то есть за десять лет до своей смерти. Ему удалось провести успешные кампании не только против ойратских притеснителей, но и тянь-шаньских кыргызов, отвоевать в борьбе с правителями Ферганы часть присырдарьинских городов в окрестностях Туркестана и Ташкента.
В те смутные времена середины XVIII века Абылай-хан проявил себя прозорливым, решительным и вместе с тем гибким правителем, обладающим широким кругозором и стратегической интуицией. Он загодя просчитал, что в условиях завоевания Джунгарией важнейших торговых центров, караванных путей и оседло-земледельческих оазисов на юге региона приоритетной задачей являлась возможность продвижения своих кочевий на север и северо-восток Казахстана. Степной предводитель принял также самое деятельное участие в <игрищах> за престол, развернувшихся в период острого династического кризиса в Джунгарии в связи с кончиной в 1745 году Галдан-Цэрэна. Излишне не вдаваясь в подробности, назовем только результат действий Абылая: кочевья Среднего и Старшего жузов получили возможность продвинуться к Тарбагатайским горам и на северо-запад Семиречья - в районы, прежде находившиеся под юрисдикцией джунгар.
Тот факт, что один из видных ойратских вождей Амурсана нашел приют в Среднем жузе казахов, сам по себе мог расцениваться как вызов Цинской империи. Что касается Абылая, то объединение кочевников он находил единственно возможным на тот момент фактором выживания. Помимо этого, султан рассчитывал использовать лояльного политика как для налаживания предсказуемых отношений с прилегающей Джунгарией, так и в интересах подкрепления своего собственного влияния в районах Семиречья.
В начале 1756 года гонцы Богдо-хана наведались в ставку Абылая, настаивая на невмешательстве последнего в дела Джунгарии. Более того, под угрозой прямой агрессии они потребовали выдачи <главаря ойратских мятежников>. Прекрасно зная аппетиты Поднебесной, султан понимал, что пойди он на уступки - вслед за первым требованием непременно последуют другие, вплоть до полной потери независимости. Удовлетворяющего ответа в Пекине так и не дождались.
В июне 1756 года император Цяньлун дает указание своей армии начать движение двумя колоннами из степей Или и гор Тарбагатая в Казахстан. Несмотря на удачу в ходе ряда стычек, дружины Среднего и Младшего жузов вместе с отрядами Амурсаны отступили от превосходящих сил противника. Будто смерч, пронеслись полчища Богдо-хана по землям Казахстана. Вслед за ними тянулась лишь вереница из испепеленных кочевий и обугленных человеческих трупов. Уцелевшие ринулись в поисках спасения к укрепленным российским линиям. Видимо, именно тогда и появилась знаменитая присказка: <Когда придет черный китаец, желтобородый русский отцом покажется>.
Вместе с тем Россия воздержалась от активных действий, хотя формально несла ответственность за защиту своих официальных подданных. Положение становилось катастрофическим, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не внезапно вспыхнувшее восстание в Джунгарии. Цинские войска получили директиву срочно покинуть пределы Казахии и возвращаться в оккупированную Монголию.
Разумеется, Абылай не питал иллюзий насчет повторного нашествия Китая. Равно как и понимал, что малочисленные и слабо вооруженные ополчения казахов едва ли смогут сдержать следующий удар. В этих условиях, формально оставаясь верным своей присяге на подданство российскому престолу, в 1757 году султан принимает тяжелое решение - вступить под патронат Богдо-хана. Позже он объяснял мотивы этого шага тем, что <делал это поневоле, будучи в малолюдстве и окружен со всех сторон китайским войском>.
Многие соратники не разделяли подобную его позицию. Пришлось расстаться и с джунгарским союзником Амурсаной, который откочевал далее на север с просьбами о защите в адрес России. Сама жизнь заставила Абылай-султана балансировать на тонком и скользком льду. А тактика двойного подданства, как представляется, была единственно приемлемой в тот исторический момент, обеспечивавшей казахам поле для маневра и политическую самостоятельность. Настойчивые же попытки Пекина выяснить истинные предпочтения казахских владетелей ни к чему не привели.
Итак, Абылай надеялся на перевод китайско-маньчжурской политики в благоприятное для себя русло. Во-вторых, строились вполне определенные планы по возврату исконных казахских кочевий, в частности в районе Тарбагатая.
Догадывался об этом, в свою очередь, и Цяньлун, поэтому <земельная карта> разыгрывается им таким образом, чтобы окончательно привязать Абылая к себе. О реальном возврате земель китайцы, конечно же, и не помышляли. Следующий, правда безуспешный, прием склонения казахов предпринимался путем распространения версии о якобы <единых предках> маньчжурского и казахского народов.
Тем не менее, несмотря на конъюнктурное сближение с Поднебесной, предпочтения большинства казахских старшин склонялись в сторону <северного соседа>. И действительно, на фоне людского муравейника, ненасытно заглатывающего своих жертв, образ России с внешне европейским лоском выглядел куда более предпочтительно.
Подобные умонастроения, царящие в Казахстане, только приветствовались императрицей Екатериной II. Вынужденно-добровольное присоединение народов Центральной Азии без привлечения на первых порах традиционных инструментов колонизации позволяло сэкономить значительные ресурсы. Удавалось избегать и народного негодования, которым обычно сопровождается экспансия любой внешней силы.
С другой стороны, напористость Китая в зоне своих стратегических интересов вызывала растущий дискомфорт в Санкт-Петербурге. В конце 1756 года сибирский губернатор В. Мятлев докладывал в столицу: <Если Цинский Китай подчинит себе ойратов и казахов, то пограничные районы Российской империи подвержены будут всекрайней опасности>.
По вопросу о военных действиях в Джунгарии Екатерина заняла двоякую позицию. Формально осуждая сам факт агрессии, она самоустранилась от вмешательства в конфликт. Обескровленная Джунгария осталась наедине с цинами. В 1758 году с существованием некогда могущественного кочевого ханства было покончено навсегда.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в то время, как в других частях Монголии маньчжуро-китайская администрация удовлетворялась лишь функциями управителя, ойратское государство было буквально стерто с лица земли. Сегодня сведения об этом крупном народе можно найти разве что в анналах истории, а масштабы геноцида поражают всякое воображение. Уже в августе 1760 года император Цяньлун торжествующе записал: <Все кочевья, которыми прежде владели джунгары, находятся отныне в наших границах>. Ликвидация Джунгарии, преграждавшей маньчжурам путь на северо-запад, имела серьезнейшие исторические последствия. Оказалась нарушена вся система сложившихся здесь международных отношений, в центре которой находилось ойратское ханство. Новые владения Поднебесной вплотную приблизились к рубежам России.
Следующим на очереди мог значиться Казахстан, и в Санкт-Петербурге дозрели-таки до более твердых и акцентированных шагов в защиту протектората. Сенат утверждает решение об экстренных мерах по усилению военного присутствия России на сибирских и казахских рубежах. Наметилась и координация военных усилий сторон.
(Продолжение следует)

Никому не хотелось второго <Актабана> - Годины бедствий, а кандидатура волевого и удачливого Абылая пришлась как нельзя кстати.

По вопросу о военных действиях в Джунгарии Екатерина II заняла двоякую позицию. Формально осуждая сам факт агрессии, она самоустранилась от вмешательства в конфликт. Обескровленная Джунгария осталась наедине с цинами. В 1758 году с существованием некогда могущественного кочевого ханства было покончено навсегда.