, 
Кит Азарта в "дозволенных рамках"
Ярослав Разумов (иллюстрация из архива автора)
В старом советском фильме «Трест, который лопнул», экранизации рассказа американского писателя О. Генри, главный герой пел песенку о том, что «есть три кита», на которых держится весь мир. Перечень «китов» выглядел так – политика, любовь, азарт… Это определение фундамента мироздания на самом деле более точно, чем может сначала показаться. Про любовь (в широком толковании этого понятия) и политику никто и так спорить не будет - примеры абсолютной важности этих вещей кругом и всегда. Что же до азарта, то и с ним все примерно так же.
Взять хотя бы такие судьбоносные для исторического процесса моменты, как возвращение Наполеона с острова Эльбы, реформы Петра I в России, начало Первой и Второй мировых войн, и многие другие подобные истории – разве в них не было большой (или даже очень большой!) доли игры, риска, азарта? Все эти вещи очень широко присутствуют вокруг нас, не концентрируясь только лишь в специально отведенных им «резервациях» в виде казино и всякого рода «игральней». А уж там-то – само собой.
Кстати, где проявиться всем «китам» весомо и зримо, как не в пространстве самой старой из ныне живущих цивилизаций – китайской? О насыщенной политической истории Китая знает вся читающая публика. С любовью там обстояло несколько иначе, чем в других цивилизациях, – чрезвычайно развитая семейная традиция накладывала свою специфику, но это именно особенность тенденции, а не отсутствие ее. Рискнем предположить, что «кит азарта с китайским лицом» малоизвестен почтенной публике. Даже более того: сегодняшний образ китайцев как людей крайне трудолюбивых, экономных, казалось бы, говорит о чуждости им азарта. Это, однако, не так.
Упоминания о необычайной склонности «детей Поднебесной» к азартным играм давно встречались у иностранных путешественников. Чем больше начинали европейцы общаться с китайцами, тем больше набиралось таких фактов. В исторической литературе есть упоминание о запрете китайского правительства на организацию лотерей, существовавшим в ХIХ веке. Но «кит» азарта нашел «игольное ушко», через которое проплыл-таки в Поднебесную: португальская администрация Макао впервые поставила азартность китайцев на серьезную основу, начав организовывать лотереи. «Португальцы в буквальном смысле слова шутя составляли себе огромные состояния, а администрация колонии ежегодно получала миллионы от налогов, которыми были обложены лотереи»,- писал один из крупнейших знатоков Китая конца ХIХ – начала ХХ веков немецкий путешественник Эрнест фон Гессе-Вартег («Китай и китайцы», Санкт-Петербург, 1900).
Но эта лафа длилась недолго: китайское правительство вынуждено было реагировать на азартно-рыночные инициативы португальской администрации Макао ради того, чтобы подданные не вывозили и не спускали там национальные капиталы. Запрет устраивать лотереи в самом Китае был отменен, и у португальцев сразу появились могучие конкуренты во вновь основавшихся лотерейных компаниях в крупнейшем южнокитайском городе Кантон (ныне Гуанчжоу). «Такимъ образомъ, мало по малу, изсякъ для португальцевъ этотъ вновь открытый ими не¬благовидный источникъ доходовъ. Вместо прежнихъ миллионовъ, лотереи даютъ теперь администрации едва 200,000 марокъ въ годъ»,- писал Гессе-Вартег. Действительно, если уж порок собственного народа нельзя побороть, то пусть он работает на нужды своей же родины. Тем не менее и после утраты Макао лотерейной монополии игорный бизнес там процветал, в игорных домах там, как, впрочем, и в Кантоне, можно было всегда встретить и португальцев, и английских клерков из Гонконга, и особенно много китайцев.
Китайские казино отличались от европейских сильно даже в главном – там играли в китайские игры. Особой популярностью пользовалась игра «Фань-дань». Очевидец описывал ее так. «Игроки садятся у отмеченных цифрами 1, 2, 3, 4 сторонах стола и кладут свои ставки на одну из этих цифр. Посреди стола возвышается кучка мелких монет или даже бобов, камушек и т. п., прикрытая металлическим блюдцем. Когда ставки сделаны, держащий банк поднимает блюдечко и начинает отсчитывать из кучки по четыре монеты, боба или камешка. Если в остатке окажется одна, две или три монетки, то выигрывают игроки, поставившие на эти цифры. Если же вся кучка разделится на четыре без остатка, державший банк забирает себе все ставки».
Играли в заведениях Китая еще в ряд игр, на некоторые из которых правительство предоставляло монополию компаниям: кости, домино, бамбуковые палочки и в маленькие, в палец длиною, китайские карты. Карты эти бывали двух сортов. «Колода одного сорта с точками на картах, как на домино, состоит из 32 карт; колода другого, для игры в «Ао-бай», известную у китайцев уже в течение тысячелетий, из 36 карт; это, пожалуй, старейшие игральные карты в мире».
Но, писали очевидцы, ни в Макао и Кантоне, ни в других местах огромного Китая его жители не ограничивались игрой только в специальных заведениях, она шла повсюду. Эта страсть была в империи очень демократичной – играли все, независимо от социального статуса, мужчины и женщины, стар и млад, «все до последнего кули» (чернорабочего). Китайцев можно было застать за игрой и посреди улицы, и на палубе корабля, и во дворе храма.
Однако наиболее интересным, на наш взгляд, в китайской специфике игорного азарта было то, что он основывался не на собственно игре, как ее понимали в Европе, то есть своего рода соревновании в умении или даже в шулерстве, а на стремлении испытать судьбу – что выпадет, то и выпадет. Каким-то фаталистическим был китайский азарт – вспомните игру «Фань-дань». Но еще ярче такой пример, описанный Гессе-Вартегом. Однажды на фруктовом рынке он увидел группу китайцев, напряженно следивших, как один из них чистит апельсин. Фрукт разделали на нет и стали внимательно пересчитывать семечки. По итогам этого коллективного потрошения апельсина одни участники действа стали отдавать монеты другим: «эти шестеро бились об заклад относительно числа зернышек в первом попавшемся апельсине». Согласитесь – классная история.
Хотя это не самый большой прикол такого рода. Азартом в те времена были заражены и в Японии, и там это тоже принимало очень забавные формы. Известнейший европейский географ Элизе Реклю писал по этому поводу: «Страсть к игре… пробуждается у японцев так легко и по всякому поводу». Благодаря этому большие барыши получали европейские коммерсанты, завозившие в Японию кроликов: японцы любили биться об заклад на счет плодовитости крольчих! (Э. Реклю «Земля и люди. Всеобщая география», Санкт-Петербург, 1900).
С приходом новых времен азарт в дальневосточных странах не исчез, наоборот – приобрел современный размах. Да, в наше время деньги на «ките азарта» стремятся делать и терять все, кому не лень, то есть вообще все вокруг. Но никто, кроме бизнесменов Гонконга, не додумался купить у Украины недостроенный советский авианосец, чтобы открыть в нем казино. Сохранение этой традиции отмечают и современные исследователи Китая. Об очень сильной азартности его жителей пишет, например, бывший советский разведчик и бизнесмен Андрей Девятов, проживший очень долго в этой стране («Китайская специфика. Как понял ее я в разведке и бизнесе». А. Девятов, Москва, 2002).
Поучительно в теме китайского азарта, на наш взгляд, выглядят два момента, которые, наверное, идут от особенностей национальной психологии. Во-первых, уже названный фатализм (хотя сохранился ли он до наших дней?). И, во-вторых, то, что при сильной страсти к игре у китайцев незаметно разрушительного эффекта от нее – сколько ни описывали азартность наблюдатели, никто никогда в известных нам источниках не упоминал о проигравшихся в пух и прах китайцах или дошедших до мании в этом деле. Вот бы какой китайский опыт распространять вокруг, раз уж без «кита азарта» все равно никуда.
