, 
Экзамен на прочность
Магжан Куанышбаев, политолог
За последние полтора года цунами финансового кризиса успел накрыть почти все страны земного шара. И если верить светилам, стихия даже не достигла своего пика, который ожидается в наступившем 2009 году. Но этот феномен обострил многие другие проблемы, которые прежде не замечались, а теперь кратно затрудняют возможности выхода из кризиса. Наихудшая среди них — кризис доверия: между бедными и богатыми, банками и правительством, бизнесом и финансистами, в целом в обществе и пр.
Импульсивная вера
Во главе этого списка стоит доверие граждан к органам власти. Изначально оно предполагает определенный риск, на который идет электорат, передавая функции управления государством отдельному человеку или группе лиц. Несмотря на то что демократическая процедура (даже в странах с развитой демократической системой) тяготеет к эффективным способам дальнейшего контроля, передача полномочий путем голосования — это все же некий аванс. Избиратель априори верит, что политик будет соответствовать образу, созданному в период предвыборной кампании. Нередко доверие выражается без глубокого погружения в суть вопроса (нет времени разбираться, все вокруг так голосуют, нет информации об альтернативных кандидатах и т.д.).
Но, как считает российский ученый Филипп Казин, когда политики не выполняют обещания в полном объеме либо не выполняют вовсе, кредит доверия иссякает, избиратели разочаровываются. При этом их отрицательный личный опыт общения с конкретным чиновником проецируется на всю власть. Постепенно накапливается критическая масса недовольства, которая теоретически приводит к смене лиц (через выборы, пикеты, сбор подписей и др.). Однако в большинстве случаев имеет место удивительная ситуация: эмпирический опыт людей оказывается отрицательным, власть в целом пользуется крайне низким рейтингом доверия, но за нее продолжают голосовать, и, что еще более удивительно, особенно в самых бедных, неблагополучных регионах.
Первым объяснением данного феномена является пропаганда, вторым — апатия населения, третьим — культурный фактор. Например, в соседней России носитель верховной власти (царь, генеральный секретарь, президент) всегда обладал высшей легитимностью и своего рода иммунитетом от грехов «управляющей власти» (бояр, чиновников, министров, депутатов). Однако в некоторые исторические моменты «маятник» вело в другую сторону, и первое лицо становилось ответственным сразу за всё (Борис Годунов, Николай II, Михаил Горбачёв). Иными словами, импульсивная вера в политика в момент избрания оборачивалась всеобщей обструкцией в момент свержения. Но такое случалось крайне редко. Другой вариант, гораздо более распространенный, состоял в том, что при помощи пропагандистских приемов власть добивалась от общества выражения доверия, легитимирующего режим на еще один политический цикл.
Сама власть предполагает контроль и распоряжение материальными, социальными и иными ресурсами общества. И доверие к власти со стороны населения прежде всего подразумевает ожидание, что эти ресурсы будут использоваться справедливо во благо всего общества. В противном случае, следовательно, растет недоверие.
Теория и практика
Понятно, что уровень восприятия власти прежде всего зависит от социально-экономического самочувствия человека в обществе — чем хуже его положение, тем более негативно он оценивает деятельность власти. Именно поэтому, по данным социологических опросов, наименьшим доверием власть пользуется среди старшего поколения, то есть тех, кто в наибольшей степени пострадал от реформ 1990-х годов.
Следующую группу формируют те, кто по роду деятельности больше зависит от власти: представители малого и среднего бизнеса, работники бюджетных организаций и т.д. Рост их протестного потенциала пропорционален уровню коррупции, нарастанию кризисных явлений в экономике. В таких ситуациях, как отмечает известный российский политик Ирина Хакамада, «народ просит только одного: если у меня есть силы, дайте мне заработать нормально и уберите от меня вот этого чиновника, который меня достал везде, начиная от оформления в собесе пенсии и заканчивая ГАИ на дорогах. И второе, что просит народ: если я инвалид, если я пенсионер, то помогите, без унижения обеспечьте мне нормальное существование. Все остальное общество делает самостоятельно».
Но получается, что власти не доверяют даже те, кто находится наверху социальной лестницы, в том числе сами представители власти (отправляют детей учиться за границу, переводят туда свои доходы и т.д.). Зная власть изнутри, они знают и ее цену.
В классическом понимании власть — это услуга, качество которой является условием доверия общества. Здесь можно провести аналогию с отношениями между исполнительным директором и учредителями компании. Но в том-то и беда, что в постсоветской специфике такое понимание власти лишает ее самого смысла существования. В реальности в большинстве таких обществ власть воспринимается не как субъект обслуживания общества, а как сакральная субстанция, которой служит сам народ.
Лишь в периоды потрясений и войн, если власть способна сформулировать национальную миссию, народ объединяется вокруг нее. Но наступают обычные времена, и эти отношения снова распадаются. Потому власть и разделяется в народном сознании на власть «управительную» и власть «верховную». И в проблемах страны оказываются виноваты министры, региональные чиновники, олигархи, но не первое лицо («он же не может отвечать за каждую лампочку в подъезде»). Вместе с тем огромная популярность Путина в России, Лукашенко в Белоруссии, Каримова в Узбекистане, Алиева в Азербайджане и пр. основывается не только на эффективной пропаганде, но и на глубоко укоренившемся персонализированном и патерналистском восприятии власти.
При этом большинство стран, вышедших из горнила СССР, являются авторитарными. Где-то это сложилось исторически, где-то в обоснование тезиса, что только «сильная рука» в период реформ способна вывести страну на траекторию роста. Но продолжает торжествовать также византийская концепция, согласно которой «народ до демократии не дорос». Идеализация («нет альтернативы») «верховной» власти, помноженная на нескончаемость реформ, позволяет оставаться ей на вершине пирамиды («коней на переправе не меняют»), поддерживая доверие через перетряхивание штатов в среднем эшелоне, когда все недочеты списываются на нерадивых чиновников.
И здесь суть в том, что сам принцип доверия несвойствен демократическим режимам. Делегируя полномочия, такое общество как бы исходит из того, что доверия нет, и в целях минимизации рисков разрабатывает систему сдержек и противовесов, использует эффективные механизмы для урегулирования возникающих конфликтов. Авторитарное общество, напротив, декларирует наличие доверия, утверждая, что последнее является следствием разделяемой всеми идеологии, и в результате закрывает глаза на реальные проблемы. В момент идеологического расцвета авторитарного режима уровень доверия со стороны населения может быть действительно очень высок, значительно выше, чем в демократическом обществе. Сохранение доверия зависит от силы идеологии и способности власти поддерживать ее мобилизационный потенциал.
Разумеется, авторитарная власть держится не только на принуждении. Сегодня, в информационную эпоху, схемы глобального управления во многом строятся на теории культурной гегемонии, сформулированной итальянским философом Антонио Грамши. В его определении культурная гегемония — это способность господствующего класса уверить общество в целесообразности и легитимности существующего порядка вещей. Именно подобная убежденность общества, по сути, и есть доверие к власти.
Но, несмотря на массированное культурно-пропагандистское воздействие, народ зачастую не признает существующий порядок вещей справедливым (вследствие чего деградирует, совершает преступления, спивается, накапливает агрессию). «Варварское», по выражению Филиппа Казина, сознание элиты, проникая в общество, вступает в противоречие с базовыми ценностями и традиционными психологическими установками.
На уровне каждой личности возникает конфликт. Действуя в соответствии с требованиями рынка, человек понимает, что делает что-то не то, оправдываясь перед самим собой принципом «не мы такие, жизнь такая». В результате искусственно привнесенные ценности и принципы не становятся основополагающими и объединяющими, но, напротив, раскалывают общество, превращая его в совокупность людей, вынужденных регулярно делать то, что они сами считают несправедливым и неправильным. Стыд, страх и стресс являются постоянными спутниками человека, реальность жизни которого не отвечает его собственным нравственным установкам.
Конечно же, все это не соответствует понятию «культурная гегемония». Надо менять либо реальность, либо нравственные установки. Но проблема как раз в том, что власть, как представляется, озабочена последним вместо первого, и именно поэтому культурную гегемонию создать не удается, несмотря на всю мощь медиаресурсов. Можно сказать, что ключевой причиной отсутствия доверия народа к власти является нравственная неполноценность последней. Демонстративное нарушение базовых принципов морали — ее отличительная черта. Между тем «гламур» не в состоянии превратиться в национальную идею. Следовательно, в критический момент власть не сможет опереться на него, как это и произошло в ходе «цветных революций» в Грузии, Украине и Кыргызстане. Вот самый главный вызов, стоящий перед постсоветским элитами.
Корпоративный подход
В настоящее время в Казахстане, как и в России, популярен корпоративный подход к управлению государством. Однако государство — не корпорация, а нация — не персонал компании. Главное отличие государства от корпорации состоит в том, что цель первого — служение народу, а второй — извлечение прибыли. Отсюда разница в мотивациях, методах, ценностных ориентирах и основаниях деятельности. Вместе с тем, рассматривая изъяны государственной политики, время от времени действительно полезно обращаться к опыту корпоративного управления, которое не всегда лишает государство его миссии.
Во-первых, бросается в глаза, какое большое значение в теории корпоративного управления уделяется доверию между менеджментом и персоналом. Для победы в конкурентной борьбе корпорации требуется такое же доверие персонала, какое требуется государству для обретения лидирующих позиций в глобальном мире. Доверие к топ-менеджменту корпорации возникает тогда, когда работник уверен в соответствии деятельности компании своим ценностным установкам. Тогда он и работает хорошо, поскольку реальность совпадает с его ожиданиями. Руководство компании должно создавать условия для удовлетворения потребностей работника. Если это делается, то возникает доверие. На государственном языке это называется социальной политикой.
Следовательно, важнейшим условием формирования доверия между властью и обществом является радикальный пересмотр социальной политики. Интересы бизнеса заставляют ответственные корпорации заботиться о своих работниках, поскольку от качества их работы зависит прибыль. Что мешает государству, декларирующему корпоративные принципы в управлении, исходить из той же логики в своей политике?
Что делать?
— Установить справедливый уровень заработной платы, пенсии, социальных пособий и т.д.;
— обеспечить безопасность труда и охрану здоровья (в государственном контексте — эффективную защиту граждан от внутренних и внешних угроз);
— предоставить возможности для социальной интеграции, то есть создать благоприятный психологический климат, установить такие отношения руководителей и подчиненных (власти и общества), которые способствовали бы доверительности, свободе от предрассудков и равенству людей независимо от ранга и положения;
— обеспечить возможность участия работников в управлении производством и собственностью, поощрять инициативу, выдвижение новых идей (в государственном контексте — реальная прозрачность властных процедур);
— соблюдать права и привилегии работников, которые вытекают из их принадлежности к организации (государству), как свобода слова, право на невмешательство в личную жизнь, отсутствие какой-либо дискриминации, право на участие во всех связанных с работой (жизнью государства и общества) мероприятиях и др.
Все перечисленное, разумеется, не является секретом для постсоветских элит, многие представители которых хорошо знакомы с корпоративным управлением. Но эти подходы не используются в социальной политике государства. Хуже того, общественное сознание нередко заполняется информацией противоположного толка, приводящей к атомизации общества и росту недоверия к элитам. Формирование культурной гегемонии заменяется примитивной пропагандой ценностей, несовместимых с системообразующими нравственными установками в обществе. При этом призывы жить скромно и поступать по справедливости надо начинать с себя, но власть не идет и на это, делая доверие к себе еще более эфемерным. Да, за счет административного ресурса можно добиваться нужных электоральных результатов, однако нельзя обрести реального доверия населения. Понимание этого обстоятельства многими представителями власти очевидно. Они пытаются изменить ситуацию, но встречают колоссальное сопротивление со стороны конкурирующих властных группировок, заинтересованных в сохранении status quo.
Ирина Хакамада: «Народ просит только одного: если у меня есть силы, дайте мне заработать нормально и уберите от меня вот этого чиновника, который меня достал везде, начиная от оформления в собесе пенсии и заканчивая ГАИ на дорогах. И второе, что просит народ: если я инвалид, если я пенсионер, то помогите, без унижения обеспечьте мне нормальное существование. Все остальное общество делает самостоятельно».
