В защиту социального дарвинизма. Импликации

Сейчас, когда уже окончательно определился  конкурент Обамы на ноябрьских выборах в Америке — Митт Ромни, предвыборные баталии становятся все более агрессивными. Не будем погружаться в бурный поток взаимного компромата, пиаровских трюков, демагогической риторики, нормальных для президентской кампании сколько их было в Америке, еще в начале прошлого века так здорово описанных Марком Твэном, Линкольном Стеффенсом и др. Похоже, что ноябрьские выборы — это действительно выбор, выбор не только президента: европейская модель или сохранение скорректированной с учетом эксцессов «зоологического капитализма» американской модели? Республиканцы и демократы, или, если угодно, консерваторы и либералы (это обобщенно: среди тех и других есть и ортодоксы, и экстремисты-фанатики, и умеренные) фундаментально расходятся в выборе пути. Пороговый момент. И не первый в новой истории Америки. В первый раз он наступил, как следствие эпохального экономического потрясения прошлого века — Великой депрессии. В наше время он обусловлен «Великой рецессией», как называют экономический кризис 2008. Тогда, в 1930-е, пришедшие к власти прогрессисты, либеральные политики начали реконструкцию американской общественной и экономической системы и построение патерналистского социально-ориентированного государства с перераспределением богатства, с госрегулированием экономики, с преобладающей ролью госбюрократии в экономической  жизни. И хотя  уже за первый год рузвельтовского «Нового курса» объем производства вырос чуть ли на 50% и безработица снижалась, но утяжеление налогового пресса для покрытия  растущего дефицита бюджета, экспоненциально растущие затраты на все новые правительственные программы, инвестиционный спад, рост влияния профсоюзов и их давление на бизнес, рост инфляции…все это привело к провалу беспрецедентного по замыслу и масштабам эксперимента: с 1937-го началась вторая волна депрессии и безработица в 1938 составила порядка 20%. Начавшаяся война вывела американскую экономику из Великой депрессии. Новый курс был политикой демократической партии при неприятии его и при сопротилении ему большинства республиканцев. Правая пресса упрекала Рузвельта в насаждении социализма, а сам Рузвельт утверждал, что он спас капитализм, предотвратив необратимые социальные потрясения. Ряд экономистов консервативного и либертарианского толка (наш современник профессор Ричард Эбелинг  Richard Ebeling, например) считают, что только соответствующие решения Верховного Суда встали на пути полной реализации планов Рузвельта превращения американской экономики в командную, а государства—в корпоративное. ( Опыт Италии, не говоря уже о Германии и России, был тогда весьма популярен среди американских левых). В наши дни Обама также пытается осуществить перестройку в направлении государственного регулирования экономикой и  социальными отношениями. Он следует Рузвельту в его перевыборной кампании 1936. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить программные предвыборные речи того и другого. В предвыборной речи в октябре 1936 Рузвельт—поборник социальной справедливости, кейнсианец, борец с плутократией, с врагами мира — бизнесом и финансовыми монополиями, спекулянтами, безответственными банкирами. Он гневно осуждает эгоизм, жажду власти (это Рузвельт-то, для  которого весь смысл жизни был  «Власть»). Все эти обвинения, призывы к социальной справедливости, этот обличительный пафос воспроизводятся Обамой в его программной речи в апреле текущего предвыборного года. Рузвельт атаковал Верховный Суд, стоящий на пути его реформаторских планов, и Обама следует ему даже в этом. Правда, Обама не призывает в ходе кампании к оружию, как это делал Рузвельт («Я обещаю новый курс для американского народа. Это не просто политическая кампания. Это призыв к оружию.» ТАЙМ, июль 1932). Пропагандируя своего рода классовую борьбу, Обама взывает к справедливости. Fairness – ключевое слово в его предвыборной риторике, под которым он  имеет в виду еще большее перераспределение богатства, т.е повышение налогов на более состоятельных и на корпорации, обвиняет в эгоизме верхнюю по доходам порядка 10%  часть населения, не упоминая при этом, что она обеспечивает порядка 70% налоговых поступлений в бюджет в то время, как около половины потенциальных налогоплательщиков вообще не платит налогов. Его речь—это своего рода папская энциклика. Тема: социальный дарвинизм, в котором он обвиняет своих политических оппонентов. А что, собственно говоря, в этом  понятии такого уж  негативного, что должно восприниматься электоратом с негодованием? Обличители соцдарвинизма обычно цитируют известное высказывание его идеолога Герберта Спенсера: «Универсальный закон природы: существо, недостаточно энергичное, чтобы бороться за своё существование, должно погибнуть». Это, конечно, справедливо отвергаемый экстрим, провозглашенный Спенсером в позапрошлом веке. Тогда и в начале прошлого века соцдарвинизм находил многих адептов в увлеченной ницшеанством интеллектуальной элите Запада. Им противостояли  сторонники Петра Кропоткина, утверждавшего в его «Взаимопомощь, как фактор эволюции», что в борьбе за выживание кооперация и взаимопомощь—более естественные явления, чем конкуренция. Обама утверждает, что социальный дарвинизм противоречит всей американской истории («antithetical to our entire history»). Вот те раз! Как раз американская история и действительность на практике подтверждают оправданность применения дарвинизма к социальной реальности. Такие свойства характера типичного, «классического», американца, как индивидуализм, способность полагаться на самого себя, независимость, предприимчивость, и главное — конкуренция в достижении цели стали отличительными свойствами национального характера. Культовые персонажи американской истории и литературы от первых поселенцев до Билла Гейтса и Стива Джобса, авантюрные, рисковые, воплотили в себе эти свойства; те, кто способен выстоять под ударами судьбы и достичь цели (Фрэнк Каупервуд в «Финансисте» Драйзера), кто может рассчитывать только на собственное упорство (Старик в «Старик и море» Хэмингуэя), «те кто дерзает, кто смеет, кто ищет», кто способен «все потерять и все начать сначала» — они, эти Меллоны, Карнеги, Вандербильты, Форды, Кайзеры, были именно такими, и они создавали не только огромные личные состояния, но и феноменальную индустриальную и финансовую мощь Америки, её крупнейшие гуманитарные фонды, художественные музеи, университеты, и мозговые центры. К этому ряду, замечу кстати, относятся и оба Рузвельта: Теодор и его шестиюродный брат Франклин. Теодор Рузвельт — тяжелый астматик, болезненный в юности, сделавший своей волей из себя физически супермена, единственный из американских президентов получивший высшую военную награду за проявленную личную храбрость в бою, делавший упор и в жизни и в политике на выносливость и мужественность. Франклин Рузвельт, в тридцать с небольшим ставший калекой, тоже был человеком потрясающей воли и целеустремленности. («Как причудливо тасуется колода! Кровь!», — заметил Воланд). Свобода -да, но равенство и братство — это из другого набора ценностей. Имея лишь поверхностное представление о социобиологии, рискну все же сказать, что социальное и имущественное неравенство всегда было и всегда будет, что конфликты имманентны общественному развитию, что это его двигатель. Эти диалектические банальности начинаешь осознавать с годами, с возрастом. Из того, что идеи соцдарвинизма часто извращаются, что его крайние формы граничат с расизмом, что радикалы всех мастей вплоть до нацистов приспосабливают его к своим бредовым учениям, еще не следует опровержение, дискредитация здравых, подтвержденных всем историческим социальным опытом его основополагающих идей, которые отнюдь не противоречат гуманности. Да и сам Дарвин писал в «Происхождение человека», что такие социальные инстинкты, как любовь и взаимопомощь возникли у человека в процессе эволюции  и обеспечили господство человека над природой. Идеи социального дарвинизма, конкуренции, как двигателе социального и экономического прогресса, противоречат принципам социального патернализма. Отождествляемый с соцдарвинизмом классический капитализм и воплощенный в социализме патернализм — тезис и антитезис. И тот и другой подвержены кризисам, когда заложенный в них конструктив превращается в деструкцию. Маятник движется от фабианцев, Джона Кейнса к неоклассику Мильтону Фридману, от английских лейбористов и американских прогрессистов к Маргарет Тэтчер и Роналду Рейгану и обратно. Классический laissez-faire капитализм достиг своего саморазрушающегося выражения в охватившей Америку лихорадке биржевых спекуляций в начале прошлого века и закончился крахом Великой Депрессии. В начале нашего века после череды дерегуляций 1980х и торжества неоклассиков спекулятивный ажиотаж на сей раз в ипотечной сфере закончился крахом Великой Рецессии. И тогда и в наше время пошли круги по воде: мировой экономический кризис. Не всегда постигаемые нормальным человеческим интеллектом экзотические деривативы, переусложненные финансовые схемы с учетом возможностей информационной эры, создают ощущение непостижимости глобальных финансовых операций во времени и в пространстве, делающих колоссальные деньги из воздуха. Сюрреалистическая картина погрязшего в темных финансовых махинациях, преступной инсайдовской информации (сюрреализм по определению —отделение духа от реального, а в этом случае—отделение финансовых манипуляций от реальной экономики) открылась перед потрясенным американским зрителем  и читателем, когда разразился кризис 2008.* Великая Депрессия подняла рейтинг идей социализма. Индивидуализм — суть социального дарвинизма—стал анафемой. В тоталитарных обществах, как никогда ранее, восторжествовал патернализм, доведенный до абсолютного контроля правящего режима над личностью. В послевоенном западном мире утвердилась модель социально ориентированного капитализма или государства «всеобщего благосостояния» welfare state во всех её модификациях. При всем пострановом разнообразии в концепции welfare state ( в американской её интерпретации смысл не в абстрактном всеобщем равенстве, а в равенстве возможностей), в которой государство играет главную роль в обеспечении социальных гарантий, по идее должны совмещаться соцдарвинизм и госпатернализм. И в американском варианте пока худо-бедно совмещается, хотя около половины американских домохозяйств в наши дни нуждается в помощи государства и пользуется ею. Все дело в пропорции. Ханна Арендт в «Истоках тоталитаризма» писала, что основой общественного устройства является сбалансированность между общественным и частным, что нарушение  гармоничного соотношения между этими сферами ведет к потрясениям. Дисбаланс в пользу патернализма ведет к чрезмерной социальной нагрузке на бюджет, к чрезмерному росту налоговой нагрузки на доходы, на бизнес, на корпорации. Возрастает государственное регулирование, вмешательство в экономику. Возрастает социальная нагрузка на бюджет, повышается доля государства в ВВП. Начинается экономический спад, возникают дыры в бюджете, сокращаются инвестиции, падает занятость, растут налогообложение, инфляция, государственный долг. Тогда власть переходит к консерваторам. Меняется макроэкономическая, фискальная политика. Сокращаются финансирование социальной сферы и, следовательно, возможности соцпатернализма. Дисбаланс в пользу соцдарвинизма ведет к усилению социальной напряженности, увеличению имущественной поляризации. Слишком ослабляются  регулирующие механизмы, государственный контроль за финансовой сферой; ничто не удерживает безграничную алчность плутократии, строителей финансовых пирамид и все это кончается кризисом той или иной силы (в годы Великой Депрессии безработица достигала 25, а в наши дни 8-9%). Тогда возникают протестные движения, электорат соответственно реагирует, маятник начинает обратное движение и на время останавливается где-то близко к середине. Периоды стабилизации отличаются сбалансированностью бюджета, соразмерностью социальной ответственности государства и его ответственностью перед бизнесом, умеренным налогообложением. Все это я излагаю крайне схематично, только в контексте темы. Множество внутренних и внешних факторов способны нарушить логику и динамику подобного тривиального рассуждения.** Социальные демагоги левого толка клеймят своих политических конкурентов справа, обвиняя их в соцдарвинизме, который, как они объясняют, несет в себе все антигуманное, асоциальное, бесчеловечное: «плыви или тони». Они работают на часть электората, состоящую из людей, не расчитывающих на самих себя, неспособных преодолевать сопротивление среды или обстоятельств, не озабоченных получением образования, востребованных профессий, объясняющих свою неустроенность социальной несправедливостью, обвиняющих только других, уверенных в своем праве требовать от общества для себя, для своего жизнеобеспечения достойного содержания независимо от их вклада, видящего справедливость в перераспределении нажитого другими богатства. Такого рода иждивенческие настроения охватывают многих особенно в периоды экономических спадов, роста безработицы. В такие периоды отчетливо проявляется суть социального дарвинизма: одни идут на любую работу, чтобы как-то временно перебиться, и, так или иначе, выкарабкиваются, переквалифицируются, приобретая востребованную на рынке труда специальность и становятся на ноги. Как сказал генерал Лебедь: «упал-отжался». Другие, будучи вполне трудоспособными, получая в течение 99-ти недель вполне сносное  пособие по безработице, деморализуются, люмпенизируются и пополняют требующих социальной справедливости, которая, согласно их требованиям, граничит с социальным паразитизмом: «раскрой клюв и жди когда в него положат».  Они—электорат агрессивного леворадикального крыла демократов. На них работает Обама своими проповедями, осуждающими социальный дарвинизм. Ему противостоит другая часть электората, состоящая из людей, самоутверждающих себя в жизни, подтверждающих непреходящую правоту идей социального дарвинизма, не извращенного адептами расовых теорий, и не оболганного адвокатами политкорректности, «равенства и братства». Уверен, что их больше. А впрочем, … ноябрьские выборы покажут. ——————————————— * Первопричиной кризиса явилась отмена основных положений закона Гласса-Стигала (Glass-Steagal Act), подписанного Рузвельтом в самом начале его президентства (одно из мудрых и дальновидных его решений). Этот акт, запретивший коммерческим банкам заниматься инвестиционной деятельностью, на семь десятилетий определил характер американской банковской системы. Инициатором, вдохновителем отмены этого основополагающего положения был влиятельнейший министр финансов Клинтона Роберт Рубин. Он добился отмены этих ограничений и контроля за кредитными деривативами. Примем во внимание, что Рубин до назначения на этот пост был главой Голдман Сакс—крупнейшего инвестиционного банка Америки, если не мира. В 2000е годы он вернулся на командные высоты в банковско-инвестиционной сфере. Клинтон согласился с Рубиным и принял роковое решение. Отмена закона Гласса-Стигала вызвала цепную реакцию деривативного бума. Думаю, что Рубину — этому «величайшему министру финансов после Александра Гамильтона», как назвал его Клинтон, как никому иному, мы обязаны «Великой рецессией», а мир — её последствиям. ** Периодом относительной стабилизации было президентство Клинтона. Клинтон своим неординарным политическим инстинктом осознал, что большинство электората наклонено вправо от центра и был переизбран, несмотря на пикантные перипетии его первого срока. У Обамы, как мне представляется, отсутствует это, важнейшее для политика такого масштаба, свойство. Клинтон сам конструировал свою политическую карьеру. Она была непростой. Был губернатором штата, проигрывал и выигрывал выборы. Обама другой. Он — баловень фортуны. Он — проект Чикагского «Таммани-холл», он не был практическим, жизненным, политическим опытом подготовлен к выполнению той ролевой функции, которая ему досталась. Его конкурент — Митт Ромни, успевший проявить себя и в бизнесе, и как «эффективный менеджер», и как администратор (губернатор штата), на мой взгляд, перевешивает. Не трудно заметить, что я не сторонник переизбрания Обамы. Не буду вдаваться в перечисление претензий к нему. Их много. Для меня лично он высветился, как негодный президент, когда отказался принять компромиссное решение, выработанное им же утвержденной двухпартийной комиссией сената, позволяющее сократить госдолг и дефицит бюджета путем частичного повышения налогов и сокращения расходов в пропорции 1-3. Напомню избитую максиму: «Политика — это искусство возможного». Уверен, что на его месте Клинтон  в подобной ситуации согласился бы. И оба Буша согласились бы. И Митт Ромни — республиканец, который был отнюдь не самым плохим губернатором Массачусеттса при демократическом сенате и проявлял немалую политическую гибкость в решении проблем штата. А именно это качество, пожалуй, важнейшее в наши дни, при такой поляризации общества, при такой конфронтации республиканских и демократических законодателей в Конгрессе. Ни один президент в истории Америки был в такой степени не подготовлен к президентству, в такой степени лишен практического, административного, политического или военного опыта, как Обама. Возьмем хотя бы его предшественников в 20м веке: Мак-Кинли,  Теодор Рузвельт, Тафт, Хардинг, Вильсон, Франклин Рузвельт, Картер, Рейган, Клинтон, Буш-младший до занятия Белого Дома были губернаторами штатов, Гувер—министром торговли, крупным бизнесменом и выдающимся администратором, Трумэн, Джонсон, Никсон, Форд и Буш-старший — вице-президентами (Трумэн на фронте в Первую мировую командовал батареей, был фермером, судьей, совладельцем магазина — на собственном опыте знал проблемы малого бизнеса, был долго в Сенате), Эйзенхауэр был командующим войсками союзников,  руководивший колоссальной по масштабу и сложности операцией по высадке в Нормандии «D-Day» и всей кампанией на Западе, Кеннеди прошел войну и был ранен. (Вроде бы никого не пропустил.). У Обамы же…ни-че-го. Опыт социального работника вряд ли обогатил его нужными для избрания президентом США знаниями, как и опыт весьма непродолжительного пребывания в сенате, где он решительно ничем себя не проявил. Он конечно же человек одаренный, с ораторским талантом и интеллектом, харизматик, шармер (одна улыбка чего стоит!), хотя для многих — самолюбующийся нарцисс. Но как американский президент, да еще в нынешней, сложнейшей для страны  внутренней и внешней ситуации, он не тянет. И это становится все более ясно для все большей части электората.