Али Хамраев, гражданин семьи

Cмешанный брак! Откуда-то из подсознания выскакивает начало толстовского романа: «Все смешалось в доме Облонских», — и в этой фразе, увы, есть оттенок неблагополучия. Можно, конечно, сказать «межнациональный брак», но это уже почти дипломатический словарь, вызывающий в памяти какие-нибудь «межправительственные переговоры». Ну а брак «интернациональный» безнадежно политизирован… Детям из подобных семей приходится иногда туго. Во-первых, им достался термин «полукровка», а это уже что-то, извините, из жизни лошадей. Во-вторых, им приходится выбирать, как говорится, «между мамой и папой», а для ребенка это патовая ситуация. Иногда, чтобы преодолеть эту психологическую травму, человек из такой семьи выбирает для жительства третью страну и даже считает ее своей родиной. И очень часто он преуспевает — на академическом ли поприще, в литературе ли, в искусстве… Что ж, как говорят те же конезаводчики, «полукровки, они завсегда резвей»! Все вышесказанное имеет отношение к нашему собеседнику, но только я убежден, что проблемы этнической самоидентификации сыграли в его судьбе не главную роль. А то и не сыграли никакой. И стал он крупнейшим и блистательнейшим мастером лишь благодаря таланту. А талант, как известно, есть чудо, рациональному толкованию не поддающееся. Лауреат Государственной премии Узбекской ССР им. Хамзы, кинорежиссер, кинодраматург Али Хамраев! Али Иргашалиевич Хамраев, режиссер, сценарист. Родился в Ташкенте. Окончил режиссерский факультет ВГИКа. Режиссер к/ст «Узбекфильм». Автор и соавтор ряда сценариев. Герой главных картин Хамраева, будь он влюбленным Каюмом из «Белых, белых аистов», красным комиссаром Ходжаевым из «Чрезвычайного комиссара» или молодой колхозницей Халимой из «Триптиха», в своих устремлениях может быть охарактеризован хрестоматийным лермонтовским: «Он знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть...» Его герои — люди одной думы, одной страсти, которым ни жизнь, ни смерть не помеха. В одном из лучших фильмов художника «Без страха» попытка ударно-насильственными темпами снять с «освобожденной женщины Востока» паранджу оборачивается гибелью многих невинных людей по обе стороны классовой схватки. Но есть и другие герои, сосредоточенные на своей думе. Халима из «Триптиха», оставленная своим пустым, легкомысленным мужем, во что бы то ни стало возведет свой дом сама, отказавшись от традиционной помощи односельчан, колхоза. Из картин конца 1980-х годов «Я тебя помню», с автобиографическими мотивами, рождается образ открытого апокалиптического мира, враждебного человеку. — Хайрли кеч, Али-ака! — Рахмат! — Буоносэра, синьор Хамраев… — Миле грациа! Буоносэра! — Здравствуйте, Али Эргашевич! А что делать? Я приветствовал вас, сына таджика и украинки, на разных языках: на узбекском — языке вашей родины, на итальянском, поскольку вы давно обретаетесь в Италии, куда вас когда-то пригласил Микеланжело Антониони, и, наконец, на русском, поскольку большая часть вашей жизни прошла в Москве. Сколько я знаю, вы владеете еще и таджикским? — Ну, в какой-то степени. В Афганистане, где часто вопрос стоял о жизни и смерти, приходилось говорить на таджикском. По-английски я могу сделать заказ в ресторане. И признаться в любви… — Итак, вы — гражданин мира? — Ну, как сказать… Когда-то мы долго беседовали на эту тему с Андреем Тарковским. В Риме, в каком-то кафе. Он уже был невозвращенцем… «Алик, — говорил он мне, — жить нужно там, где есть работа, где есть нормальная культурная среда». От него я и услышал тогда это выражение — гражданин мира. Ну действительно, режиссер — кочевая профессия, перекати-поле… Еще мне нравится одна казахская мудрость, выраженная так: жить нужно там, где трава зеленая… Гражданин мира… Не знаю. Мне кажется, что я прежде всего гражданин своей семьи. А она у меня большая. Старшая дочь замужем за итальянцем, средняя вышла замуж за российского дипломата, сын женат на чувашке… Я работал в разных странах, а в последнее время зачастил в Казахстан. Нравится мне эта страна! Люди нравятся. Песни казахские люблю… Да и жил я сызмальства по соседству! Господи, на обычном автобусе ездил я из Ташкента в Казахстан за кумысом! Дедушка мой очень его любил. А потом, когда стал постарше, часто мотался в Чимкент — за пивом! Это же было лучшее пиво в Средней Азии! Ящиками покупали, привозили, охлаждали в арыках и — праздник! Да-а, время было прекрасное… И сегодня, когда доведется сюда приехать, с какой радостью я встречаюсь со своими студентами, с друзьями-кинематографистами! Понимаете, чем дальше мы от краха СССР, тем ближе становимся на человеческом, сердечном уровне. Жизнь, конечно, идет вперед, но она усложняется и усложняется. И я не знаю, какие задачи придется решать нашим детям и внукам. Не знаю. — Идея линейного прогресса вам не близка? — Видимо, прогрессу свойственна рваная траектория. Вперед — остановка, назад — вперед… Я не знаю, к чему приведет эта тотальная компьютеризация. А вдруг они додумаются до того, что в головы новорожденных будут вживлять какие-то «чипы»?.. — Ну, об этом уже давно поговаривают… — Да-да! И будут непрерывно следить за каждым человеком, где он находится, что делает… — …и даже что он думает! — Да! И это то, о чем предупреждали Оруэлл и Брэдбери… Думаю, абсолютной ценностью будет обладать только искусство. — Поговорим о нем. Но прежде: ваш отец был сценаристом и актером? И, кажется, первым профессиональным сценаристом в Узбекистане? — Да. Он учился в Ленинграде. Сергей Герасимов его помнил, рассказывал. Твой отец, говорил, умудрился одновременно учиться актерскому ремеслу и сценарному! — Его арестовали в 37-м… — Да. По обвинению в принадлежности к террористической группе, которая подожгла здание «Узбекфильма», а потом намеревалась приехать в Москву и метнуть бомбу в Мавзолей, на трибуне которого будет стоять Сталин, чтобы убить его. Их страшно избивали во время допросов, пытали, и они, договорившись по тюремному телеграфу, приняли решение: сознаемся! И все 22 человека дали признательные показания. Я читал эти протоколы. Но пока шло следствие, Сталин снял Ежова с должности и расстрелял. Обвинение с отца и его друзей было снято, их выпустили на свободу, но работу не давали. Отец только успел сняться в документальном фильме, статистом, в роли солдата, уходящего на войну… — Пленка сохранилась? — Да. Я сейчас снимаю документальный фильм о своем отце. Называется «Я тебя не забыл!» Отец ушел на фронт и вскоре погиб под Вязьмой. Я потом нашел его могилу… Выпил там стакан водки и наложил на себя пост: не есть мяса. Вообще-то была ураза, но я не мог себе это позволить, однако от мяса отказался. И вскоре оказался в ГДР с премьерой «Седьмой пули». И там был Тарковский с «Андреем Рублевым». На него мой рассказ произвел очень сильное впечатление. Он дождался, когда мой пост кончился, мы заказали кучу сарделек, водка у меня была… Я, кстати, научил его пить «ёрш»… Он все говорил: «Алик, ты что, сосуды лопнут!» Ничего, не лопнули. В общем, помянули мы моего отца, и Андрей взял с меня клятву, что я обязательно сниму фильм о том, как я нашел эту могилу… И я снял сначала игровой фильм, а теперь снимаю документальное кино. Поймите, это не просто о моем отце фильм — это рассказ о поколении, которое создало современную культуру… — Близка ли эта культура новым поколениям, ну, допустим, Узбекистана? Нужна ли она им? — Всегда, во все времена, в любом поколении есть эта группа, эта прослойка, которая тянется к настоящему. И эта группа увеличивается! В Москве есть сеть магазинов, где продают диски с так называемым «некоммерческим кино». Так ведь расхватывают! И магазины заказывают дополнительный тираж! А покупатели — в основном молодые люди, они покупают и смотрят Параджанова! Иоселиани! Тарковского! Германа! Киру Муратову! — Али Хамраева… — Да, и Хамраева! Я как-то приехал в Ташкент, а мне в одном салоне говорят: «Али Эргашевич, у нас есть «Седьмая пуля» и «Телохранитель», а молодежь приходит и требует: дайте фильмы Хамраева! Они не могут найти, даже в Интернете, «Белого-белого аиста», «Триптих», «Сад желаний»… Мне друзья к 70-летию сделали подарок — вручили отличные копии всех моих фильмов, и все эти диски я оставил в Ташкенте. Для общедоступного пользования. Бесплатно. — Вот об этих ранних ваших фильмах, которые смотрел еще подростком, я и хочу спросить. Какие-то они у вас получились дерзкие для того времени: «непричесанные», без обычной для тех лет «лакировки». Грязь, пот, кровь, гнев, жестокость… Тогда так не принято было снимать фильмы о революции и гражданской войне. Как вам это удалось? — Ну, сложности, конечно, были. Сценарий «Седьмой пули» написали Андрон Кончаловский и Фридрих Горенштейн… — Горенштейн! Подзабытое нынче имя, а какой был крупный прозаик! — Что вы! Невероятного таланта писатель! Жил с бабушкой, спал на полу, питался одной вареной капустой — нищий! Учился на Высших курсах сценаристов… Да. Сценарий этот не приняли ни в Москве, ни в Ташкенте. Где мне сказали: «Всё, хватит! Нашу студию и так уже называют «Басмачфильм»!» Но я вымолил у директора студии гонорар за сценарий для Горенштейна. Он согласился, но потребовал от меня письменное обещание, что я никогда к этой теме прикасаться не буду. Я написал. И отвез гонорар Фридриху. Господи, он чуть в обморок не свалился! Увидел три тысячи рублей. «Алик! А что мне делать с такими деньгами, Алик?» Я потащил его в магазин, купил гэдээровский костюм, сорочки, носки, трусы — у него ничего не было! Забил его холодильник продуктами, а он ошарашено причитал: «Алик, еще осталось две тысячи пятьсот сорок рублей!..» Андрону и Фридриху я тогда сказал: «Ребята, сценарий лежит и своего времени дождется». Так и вышло! Вызывает как-то директор студии, говорит: «У нас одна единица не закрыта, где у тебя тот сценарий о гражданской войне? Мы его запустим в производство, только, ради бога, измени название «Басмачи»!» А тогда по стране с большим успехом прошла «Великолепная семерка», и я ему говорю: «А может, назвать фильм «Седьмая пуля?» — «Давай! Только сделай своих героев чуть благообразнее, что ли…» И засел я в архивах КГБ… — И вас туда допустили? — Да, только с условием: нужно вступить в партию. Да черт с ним, я согласен, но у них же был «кандидатский стаж», это ж сколько времени пройдет! Секретарь горкома снимает трубку телефона и говорит в нее: «Так, чтобы через сутки Хамраев был коммунистом!» И вот я засел в архивах, читал допросы, показания, приговоры, донесения… С головой ушел в это. Справа стоял капитан ГБ, слева — майор: это нельзя! это можно, но не всё! выписки запрещены!.. Я видел там один конверт… Боже мой, ну, встречались мне пакеты, опечатанные сургучом. Этот же был из плотнейшего картона, вместо шпагата — проволока, а печати — свинцовые! И надпись «Хранить вечно»! А сбоку приписка — «вскрыть в 2050 году»… — Да что ж там такое хранится-то!? — Ну, это мы вряд ли узнаем… Да. И вот с такой подготовкой и приступил к съемкам. — И получилась не заказная «агитка», а полноценное авторское кино… — Только такое кино и нужно снимать!