Ислам в центральной азии

(Начало в номере 02(83) за февраль 2009 года, где говорилось об истории распространения ислама в Центральной Азии с ранних времен вплоть до 1991 года)

Течение Истории неумолимо, а уроки ее демонстрируют призрачность теорий, которые игнорируют сложившееся веками естество народов. Крушение Советской империи в начале 1990-х годов и обретение бывшими союзными республиками государственного суверенитета стали новой точкой отсчета в судьбе ислама в Центральной Азии. Крах коммунизма и образовавшийся идеологический вакуум требовали возвращения к истокам. И одним из таковых, безусловно, явилось возрождение исламских ценностей.
С невиданным воодушевлением стали вновь воздвигаться мечети, возрождаться религиозные праздники и обычаи, издаваться переводы смысла «Корана» на местных языках. Тогда же в страны региона хлынул поток зарубежных миссионеров, причем не только мусульманских, но и христианских. Для восполнения религиозной неграмотности вследствие 70-летней стагнации немало молодых людей ринулись учиться в духовные семинарии Египта и Саудовской Аравии, Турции и Пакистана. Руководители местных духовных управлений, ранее назначавшиеся Москвой и жестко контролировавшиеся спецслужбами, превращались в популярных общественных деятелей.
Но была и оборотная сторона, связанная с угрожающей активизацией эмиссаров нетрадиционных для региона вероисповеданий, особенно западных протестантских церквей. Впервые за многие столетия Центральная Азия превратилась в арену открытого противоборства за умы людей. Традиционно казахи и кыргызы, как говорилось, являлись не такими ортодоксальными мусульманами, как их оседлые соседи. Да и православие многих славян здесь имело, скорее, поверхностный, ритуальный характер. 70 лет отчуждения при тоталитаризме СССР также не прошли бесследно, в частности для молодого поколения. Понятно, что в условиях социально-экономических неурядиц, духовно-психологической апатии подобный социум представлял собой привлекательный и податливый материал для гастролеров от религии. Сказывалось то обстоятельство, что местное законодательство оставляло массу лазеек для их бесконтрольной деятельности. При этом по своей готовности к адекватной оценке происходящего, пониманию социального фона и знанию переживаний деморализованных, жаждущих духовной поддержки людей мусульманские и православные богословы оказались менее образованными, чем их прихожане. На этом фоне поднаторевшие в миссионерской практике и хорошо спонсируемые из-за рубежа посланцы протестантской и иных церквей обладали явными преимуществами.
В итоге на начало 2000-х в одном Казахстане насчитывалось, согласно официальной статистике, 2300 религиозных и культовых общин, и из них только 1275 — мусульманских. Широкий размах обрели сектантские движения. Тут обосновались 70 общин «Совета евангельских христиан-баптистов», 100 общин «Свидетелей Иеговы», 40 общин «Евангельских христиан-апостолов», пресвитерианская «Новоапостольская церковь» с 20 общинами, протестантские миссии, такие как «Надежда», «Сион», «Грейс-благодать», а также «Адвентисты Седьмого дня», «Славянское евангельское общество» и прочие. Расплодились сайентологи, культовые секты бахаитов, кришнаитов, Ахмадийское движение, так называемые «харизматические» церкви вроде «Новой жизни» и даже пресловутой японской «Аум Синрекё». Последняя, как известно, «прославилась» газовой атакой в Токийском метро в 1995 году. Появились здесь даже наймиты церкви Сатаны, представители других зловредных сект, всякого рода шарлатаны и проходимцы.
Это не могло не насторожить доминирующие конфессии. Мусульманские и православные священнослужители солидаризировались в противостоянии с могущественными миссиями. С их настояния за очистку идейного пространства от религиозных гастролеров взялись и официальные органы власти.
Возвращаясь к аспектам возрождения исконного верования народов Центральной Азии, можно отметить, что крушение «железного занавеса» обусловило восстановление прерванных связей с мусульманским миром. Стали налаживаться политические, торгово-экономические и гуманитарные контакты со странами Ближнего и Среднего Востока. Отведенную им роль сыграли как историческое тяготение, так и желание привлечь потенциал идейно родственных государств на решение задач внутреннего развития. Это отчасти мотивировало вступление в середине 1990-х годов республик региона в Организацию Исламская конференция и ее финансовый институт — Исламский банк развития. Наращивание отношений с мусульманским миром рассматривалось в центральноазиатских столицах в контексте диверсификации внешнеполитических возможностей.
Вхождение в мусульманское сообщество, между тем, вызывало у руководителей Центральной Азии неоднозначную реакцию. Среди возможных негативов озабоченность вытекала из опасности роста экстремизма, риска утраты баланса между духовным началом и светским характером государственного устройства. И таковые не были сплошь надуманными. Февральская революция 1979 года в Иране, многолетнее сопротивление моджахедов советской агрессии в Афганистане, убийство египетского президента Ануара Садата, захват вооруженными клерикалами главной святыни Ислама — Запретной Мечети в Мекке, прецеденты с «экспортом исламской революции», обращение к религиозным лозунгам во многих локальных конфликтах — все это сфокусировало внимание мировой общественности на крайних проявлениях политизации веры.
Угроза разрастания религиозной активности, густо замешанной на экстремистской риторике, подвигла элиты Центральной Азии к превентивным мерам. В ходе одного из первых контактов с иранским лидером Президент Нурсултан Назарбаев заявил: «Казахстан не потерпит навязывания чуждых догм, какими бы формами они ни прикрывались».
Разная степень религиозности населения стран региона является данностью самой Истории. Но общим стало стремление предотвратить политизацию религии, учитывая разрушительные последствия такого варианта.
Опыт показывает: пробуждение экстремистских настроений происходит зачастую не на государственном уровне. Преимущественно оно идет в частном порядке, через деятельность всевозможных неправительственных организаций и благотворительных фондов, безобидных на первый взгляд миссионеров. В Центральной Азии недооценили этот аспект. Например, в Узбекистане в первые годы независимости акцент был сделан на избавлении от «имперских пережитков» советской эпохи, дистанцировании от России. Деятельность заезжих проповедников не только оказалась без должного внимания, но и поощрялась. Спохватились поздно, спустя несколько лет, когда радикальные исламские движения заняли прочную нишу в умах немалой части населения. Сотни молодых людей получили образование в арабских странах, став проводниками так называемой «чистой религии». Они напрочь отрицали местные исторические традиции, при которых ислам гармонично интегрировался в местную культуру, быт и нравы. Потребовались колоссальные усилия для выправления ситуации. Жесткие действия властей вызывали ответную реакцию, подталкивая стороны к конфронтации.
В принципе, возрождение исламских ценностей в Центральной Азии само по себе является позитивным процессом. Но важно при этом внимательно относиться к специфике каждой отдельно взятой страны, традиций и менталитета ее народа.
Уместно провести образную аналогию с процессом демократизации. Уже начальный опыт показал, что буквальное калькирование западных рецептов обречено на провал. Так и в случае с религией. Было бы наивно полагать, что нормы исламского бытия и порядков, существующие, скажем, в Саудовской Аравии или Иране, могут органично впитаться в центральноазиатскую почву. Как отмечалось выше, для этого не имеется ни исторических, ни культурных, ни политических предпосылок. Другими словами, в идеале речь может идти о поддержке традиционного для центральноазиатов верования.
Ислам, как отмечалось, издавна тяготел и продолжает тяготеть к активному участию в общественно-политических процессах. Например, на Всемирном конгрессе имамов в Тегеране в 1982 году было заявлено: «Содержание пятничных проповедей должно делать особое ударение на координации и неделимости религии и политики. Следует довести до людей активную роль религии во всех аспектах общественной жизни; надлежит подготовить почву для создания исламских правительств во всех странах под действенным контролем преданных имамов; следует обогатить проповеди с точки зрения поощрения людей к участию в политической и общественной деятельности». Сами проповедники, о которых идет речь, прекрасно используют слабые места официальных властей и убеждают людей в необходимости реформирования общества именно на религиозных началах.
Практически каждое исламское движение начиналось как борьба за справедливость и равенство, возврат к истокам. В этом смысле демонизируемое ныне движение «Талибан» не представляет из себя ничего особенного в исторической ретроспективе. Так начинали хариджиты в Аравии, фатимиды в Северной Африке и Египте, сефевиды в Иране. Другое дело, что нередко энергия подобных рвений выплескивалась в формы, далекие от первоначальных лозунгов.
Доктрина так называемого «чистого ислама», которую несут некоторые адепты ханбалитского мазхаба (толка), настойчиво подчеркивает идею непосредственного сближения со Всевышним в противовес сложной иерархии пророков и святых, свойственной ханифитскому толку, традиционному для Центральной Азии. Это оказывается созвучным чаяниям масс, которые страдают от обилия бюрократических инстанций в мирской жизни.
Официальная же пропаганда, как правило, запаздывает или попросту не способна снабдить граждан иммунитетом от инфекций экстремизма.
Весьма примитивно рисуется и образ носителей крайних идей, обычно в виде неких бородачей с автоматами. В реальности люди имеют дело с чуткими к их заботам собеседниками, поражающими осведомленностью и верой в свою правоту. Они становятся намного ближе, чем официальные власти, погрязшие, по убеждению многих, в коррупции и мздоимстве. А самые преданные приверженцы нового учения формируются в устойчивые группы. Подспудно они готовятся к некому часу-икс, когда их воля и преданность окажутся востребованы. Такой час, как свидетельствует опыт многих государств, может наступить в том случае, когда наряду с высоким сознанием единства и патриотизма объединительные функции ислама востребуются обществом для слома существующего строя. В случаях с ваххабитским движением в Саудовской Аравии или февральской революцией в Иране именно религия дала последователям ощущение некого мессианства и творцов истории.
Так, например, ваххабизм как одно из ответвлений ислама впервые зародился в середине XVIII века на территории нынешней Саудовской Аравии. Основателем учения, а по сути призыва к возврату к первозданному исламу, явился Мухаммед ибн Абдель Уаххаб («Ваххаб» в русской транскрипции). Он и стал идейным сподвижником одного из влиятельных племен на Арабском полуострове — саудитов, а его концепция послужила главным лозунгом в борьбе за независимость от Османской империи и объединение кочевых арабских племен в единое государство. Иными словами, движение, начатое Абдель Уаххабом и саудитами, преследовало, по сути, благородные и справедливые цели.
Во второй половине ХХ столетия в период лавинообразной политизации ислама состоялся выход ваххабизма на мировую арену. Но шло время, и ваххабитами стали называть себя не только борцы за веру. Этим громко заявившим о себе именем начали прикрываться элементы, имеющие весьма смутное представление об исламе. Масла в огонь подлили ангажированные политологи и СМИ Запада, раздувшие миф о надвигающейся ваххабитской угрозе. Большинство актов насилия с подозрениями на религиозный след автоматически приписывались ваххабизму. Цель — вызвать у мировой общественности антипатию к ваххабитам, выставить их в качестве если не настоящих, то потенциальных экстремистов и террористов. В результате, как считает видный эксперт Хилель Фрадкин, сегодня чрезвычайно сложно различить грань, отделяющую ваххабизм от радикальных течений.
Однако ислам как духовный маяк и образ жизни свыше миллиарда человек уже только поэтому требует к себе в высшей степени корректного подхода и уважения. Поэтому, видимо, есть резон определиться с основными терминами и понятиями вокруг исламского фактора, дабы не ввергнуться в ошибочные умозаключения и, как говорится, отделить «зерна от плевел». Самое же насущное — ни в коем случае нельзя ставить знак равенства между исламом и разного рода дестабилизирующими и деструктивными явлениями.
Принято считать, что дистанция, отделяющая религиозный фанатизм от терроризма, крайне мала. Но это верно в равной степени для всех религий. Однако лишь применительно к исламу утвердилось предвзятое мнение как о некой угрозе глобальной стабильности. Между тем и в случае с другими мировыми религиями можно наблюдать немало печальных эпизодов, как столкновения на религиозной почве в Испании или Северной Ирландии.
Исламский фундаментализм предполагает строгое следование нормам «Священного Корана» во всех сферах жизнедеятельности человека. Иначе говоря, популярность его идей — это явление сугубо идеологического характера, своего рода ответная реакция на навязывание чуждых мусульманской культуре ценностей. Поэтому одним из наиболее опасных мифов, кстати, созданных не без помощи западных политтехнологов, является смешение таких несовместимых по сути понятий, как фундаментализм в исламе и экстремизм. Смешивать эти два понятия — все равно что смешивать христианство и инквизицию.
Радикализм же — это форма достижения людьми своих целей, когда привычные инструменты уже не годятся, происходит полная потеря доверия к выборам в руководящие органы, газетной критике, судебным обращениям, митингам, шествиям и забастовкам.
Довольно часто цитируется в свзи с этим термин «джихад», как и производное от него «моджахед». Буквально он означает «усердие». В разработанных богословами концепциях проводится различие между шестью видами «джихада» от духовного самосовершенствования — «джихад сердца» (Пророк Мухаммед считал его Великим джихадом, а вооруженную борьбу («джихада меч») — малым).
Одним из принципиальных положений «джихада» в его классическом понимании является недопустимость гибели мирных жителей даже ради благих намерений. Однако в результате террористических акций в Нью-Йорке и Найроби, Лондоне и Дар Ас-Саламе, Москве и Аммане, других городах Запада и Востока погибли тысячи ни в чем не повинных детей, стариков и женщин. Среди жертв числилось немало правоверных мусульман, на что один из деятелей «Аль-Каиды» заметил, что, дескать, на то была воля Всевышнего. Что говорится по этому поводу в главной книге мусульман: «Сражайся за Господне дело лишь с тем, кто борется с тобой. Дозволенного грань не преступай. Господь ни в чем не терпит преступленья. Если мусульманину или его религии не объявили войну, если не вторглись на его территорию, то он не имеет права совершать убийства». В случае же прямой военной агрессии извне предписана этика ведения войны, которая запрещает убийство тех, кто не воюет, — женщин, детей, стариков и даже мужчин, если они безоружны.
Другое заблуждение — обещаемое воздаяние в загробной жизни тем, кто совершил самоубийство во имя Аллаха. Но ислам категорически не приемлет этого: «То, что тебе дано Богом, ты не имеешь права уничтожить. Иначе тебя ждет божье наказание».
Итак, говоря о религиозном экстремизме, мы, очевидно, имеем дело с тесным, порой неразличимым смешением патриотических сил, людей, озабоченных отсутствием социальной справедливости и навязыванием чуждых, например западных, ценностей, с одной стороны, а с другой — с проявлениями агрессивного фундаментализма, насилием, преподносимыми мотивами праведного «джихада» против неверных, нередко амбициями отдельных личностей, стремящихся использовать энергию и ярость толпы ради достижения своих корыстных целей, включая узурпацию власти.
Исторически одним из очагов экстремизма является Ближний Восток. В 1970-е годы во многих государствах этого региона — Египте, Судане, Сирии, Алжире — наблюдался настоящий бум религиозно-политических движений. Главный толчок этому дала агрессивная политика Израиля при покровительстве США. В ответ на поражение Лиги арабских государств в войнах с сионистами возникло с десяток экстремистских групп: «Исламская группа», «Джихад», «Такфир» (обвинение в неверии), «Бригада мучеников Аль-Акса» и другие. Все они отвергли контроль государства за своей деятельностью, действовали подпольно, противопоставляя себя и официальным властям, и так называемым «официальным мечетям».
Особенность исламистов — тяготение больше к общественно-политической сфере, чем религиозно-богословской. Теологическая сторона используется лишь в обоснование тех или иных практических мер. Ссылки, как правило, делаются на «салафизм» (салаф — предки), представители которого Ибн Ханбал, Ибн Таймийя призывали к возврату к нормам первоначального ислама путем очищения его как от нововведений, так и поздних наслоений. Уже упомянутый выше Мухаммед ибн Абдель Уаххаб лишь развил эту теорию. Согласно тому, новшествами являются обращение к душам умерших с мольбой или молитвой, жертвоприношение к могилам, строительство куполов, мавзолеев на могилах. Однако Пророк говорил: «Раньше я запрещал вам посещать могилы, отныне посещайте их!». Цель запрета состояла лишь в том, чтобы недавно принявшие ислам не сделали из них культа.
Необходимо признать, что в потоке Истории различные народы, принимая ту или иную религию, по-своему «переваривали» ее. Этим во многом и объясняется образование ответвлений в рамках единых вероисповеденческих систем, например, разделение христианства на католицизм, протестантизм и православие, ислама — на шиизм, суннизм, исмаилизм, самих суннитов — на ханбалитов, ханифитов, шафиитов и т.д.
Исламисты отвергли эту объективную данность. В Центральной Азии и на Кавказе они в роли самопровозглашенных проводников «чистого ислама» активизировались в 1990-х после крушения СССР. Местным мусульманам, проповедующим умеренный ханифитский толк, салафизм был малоизвестен. Это потом он получил признание и вошел в общественный оборот под названием ваххабизм в его значении как политического течения.
Ваххабизм сам по себе, как и многие другие идейные течения, имеет право на существование. Ведь нет ничего предосудительного в желании конкретных людей по-своему интерпретировать назидания Пророка и следовать по этому пути. Предосудительно другое — когда, внешне прикрываясь идеями подобных течений, экстремисты ведут противоестественное навязывание своих воззрений, учиняют расправу над теми, кто не разделяет их. В «Священном Коране» сказано по этому поводу четко и однозначно: «Недопустимо принуждение в вере».
Вот почему король Абдалла, стоящий у руля Саудовской Аравии — Хранительницы главных исламских святынь, — назвал их «духовными извращенцами».
Верховный муфтий России Талгат Таджуддин заявляет, что исламизм — это искусственное понятие, означающее лишь внешнее использование исламских лозунгов для прикрытия еретических, сектантских целей; исламизм — это не только не ислам, это отрицание ислама, отрицание его духовной, традиционной сущности.
Отсюда и «фирменное отличие» исламистов — поразительное неприятие мнения другой стороны, отказ в праве на собственную точку зрения, самоопределение, самобытность. На этой почве произрастают зерна враждебности не только к «неверным», но и к мусульманам. Несогласных они провозглашают отступниками и перевертышами. В Египте, Сирии, Судане и Алжире против них даже объявлялся джихад.
Вообще джихад против единоверцев — это совершенно новое явление нашего времени. Но, как оказалось, уже имело прецеденты в истории. Достаточно отметить, что трое из четверых «праведных халифов», Омар ибн Аль-Хаттаб, Осман ибн Аффан и Али ибн Аби Талиб, были убиты теми же оппозиционерами-фанатиками, считавшими себя вправе убивать тех, кто не управляет обществом по истинным исламским канонам. Но они упорно замалчивают о том, кто уполномочил их вершить самосуд, дал право выступать от имени всей мусульманской Уммы, априори провозглашать свое видение единственно верным, а все остальные — лживыми и дьявольскими.
В роли катализатора религиозного экстремизма зачастую выступают западные державы. Брутальные действия по навязыванию своих ценностей и образа жизни вызывают отторжение у тех, кто не желает слепо следовать наущениям со стороны. Снова же в условиях отсутствия допустимых с точки зрения международного права средств влияния на ситуацию многие из протестующих находят опору в лице крайних воззрений, выплескивают свою энергию через любые доступные формы насилия. Кто-то становится орудием в «священной борьбе» за справедливость и отстаивание попранных прав, еще больше людей симпатизируют им, готовы оказывать посильную финансовую поддержку.
Предсказатель «столкновения цивилизаций» Хантингтон видит корни терроризма в «политике западного империализма. Это реакция мусульманских народов на коррупцию внутри их государств, неэффективную работу их правительств, их репрессивные действия и на западные правительства, которые, как им кажется, поддерживают эти режимы».
Это типично англо-американский подход — подталкивать третьи страны к конфронтации, чтобы беспрепятственно править на пространстве стратегического полумесяца. Через оппозицию Турана против Ирана, «Исламского халифата» — идолопоклоннической Индии, «чистого ислама» — «шиитской ереси» всегда преследовалась одна цель — разрушить зачатки кооперации в отношениях между соседями.
Возвращаясь к обстановке в Центральной Азии, можно засвидетельствовать условия, способствующие исламизации политики. Особенно в Узбекистане, Кыргызстане и Таджикистане. Так, если в Казахстане и Кыргызстане борьба за власть носит светский характер, то в Узбекистане и Таджикистане основной вопрос стоит иначе. «Сегодня Узбекистан может выбирать не между демократией и диктатурой, а между жесткой светской властью и господством религиозных фанатиков». Таджикистан конца 1990-х — вовсе единственное государство в Центральной Азии, где легально действует исламская партия.
Да, на фоне других соседей Казахстан, успевший за эти годы заметно окрепнуть экономически, население которого преимущественно высокообразованно, имеет достаточный иммунитет перед напором радикальных течений. Отчасти такое положение можно констатировать относительно туркменского общества с его кочевническими корнями. Однако преуменьшать соответствующие риски в общем для Центральной Азии едва ли уместно. Тем более сохранились и первоисточники, их сотворившие: социально-экономические трудности, расслоение общества, снижение уровня жизни населения, коррупция, безработица, морально-нравственные травмы, идеологический вакуум.