, 
Степная Устная Историография: феномен номадов
Еxclusive.kz продолжает публикацию отрывков одной из самых уникальных книг Акселеу Сейдимбека «Мир казахов».
Хотя предметом истории как науки является прошлое, сама она принадлежит настоящему и будущему. В понятиях истории любого этноса запечатлены опыт жизни нации, племени или их группы, даже отдельного человека, отражены их ценности и цели, морально-этические нормы. С этой точки зрения живая традиция летописей, хроник, в частности, казахские изустные исторические хроники, представляют собой неисчерпаемую сокровищницу этнической истории. Называется этот пласт изучения прошлого — Степная Устная Историография — СУИ (термин В. Юдина и Л. Гумилева).
Устная форма, конечно же, не знак особого происхождения этноса или, наоборот, его отсталости. Правильнее будет связать качества изустности хранения исторических сведений и фактов с кочевым образом жизни.
Евразийская конно-кочевая цивилизация исчисляет свой возраст тремя тысячелетиями. На территории Европы и Азии с XI в. до н.э. и до XVIII в. н. э. господствовал только один способ производства — кочевое животноводство. С ним и вступили в ХХ в. казахи и другие кочевые этносы. Иными словами, самую долговременную в мировой истории социально-базисную формацию воплотили и развивали Евразийские кочевники, которые в течение тридцати веков способствовали полнокровному циклическому развитию единого образа жизни, сложению и совершенствованию общих морально-этнических констант общественного и личностного поведения человека. Генеалогия для казаха — компас для моряка в открытом море. Для него степь была сценой, на которой происходили все события жизни.
Большей частью они были связаны с выбором маршрута и преодолением расстояний. Знание своей родословной было гарантом его жизни, когда он путешествовал: она помогала ему общаться со встречными попутчиками, получать приют в аулах и везде чувствовать себя легко и свободно, как дома. Всегда кто-то мог оказаться его родичем, близким или дальним, по каким- то ветвям и «коленам». Поэтому гостеприимство с незапамятных времен стало в степи одним из непреложных законов жизни. Степь не боялась чужаков с благими намерениями, не дичилась, а принимала каждого человека по-братски, видя в нем своего ближнего. Иначе, невозможно было бы обживать эти колоссальные просторы, обустраивать их для житейского благополучия. И потому много веков актуальна пословица: «Қарға тамырлы қазақ» — «Все казахи — птенцы одного гнезда, ветви одного дерева, одного корня». Давняя идиома ничуть не умаляет реальности смысла поговорки.
Одним из залогов, можно сказать, гарантом функциональной дееспособности образа жизни номадов выступал принцип необходимости видеть друг в друге опору, взаимоподдержку. Активно действовал принцип «жатсынбау», что означает «доверие», «открытость». Глубоко понимая условия своего существования, кочевники возвели «жатсынбау» в принцип духовно-нравственного восприятия мира. Заповедь «Человек жив человеком» стала основой жизни номадов.
Казах-кочевник считал житейской нормой знание своих родственных корней и связей, возводя его до морально-этического критерия. Генеалогия каждого зиждилась на непременном знании «Жетi ата» — «семи предков» — родственных связей до седьмого колена. Поэтому именно кочевая среда породила уникальный механизм, который обеспечивал этнобиологическую и этнокультурную целостность — знание семи прадедов, предков, семи прародичей.
До «седьмого колена» кровного родства не женили между собой своих детей древние кочевники и их потомки — нынешние казахи. Нарушивший эту заповедь воспринимался обществом как преступник, который причинил ущерб защитным механизмам биологической природы и оскорбил моральные идеалы народа.
Приверженность казахов к генеалогическим древам — не досужая прихоть. Напротив, способность противопоставить инстинктам интеллект была у степняков «орудием» жизненной необходимости практически во всех аспектах бытия. «Жетi ата» имел и сугубо хозяйственное применение. Проложенные вдоль и поперек Степи маршруты кочевок не являлись каким-то произвольно выбранным направлением, а были строго регламентированы в соответствии с родовой и жузовой иерархией, а также сезонной цикличностью. В основе маршрутов лежал примат наследственного права на использование земель, нарушение его ставилось в один ряд с такими преступлениями, как угон скота (барымта) или кровосмешение. Принцип «семи колен» совсем прост, и вместе с тем является стержневым определяющим ядром этнической целостности. Дети, родившиеся в одной семье, через семь поколений становились крупным родом. Конечно, оказывали влияние и другие факторы: многоженство, аменгерство (замужество вдовы с ближайшим родственником умершего мужа), традиция «обновления кости», институт сватовства (как система длительных во времени родственных отношений).
К примеру, среди прямых потомков известного казахского батыра ХVIII века, защитника Отечества времен войн с джунгарами Канжыгалы Богембая до голощекинского геноцида в 1932 году насчитывалось 532 семьи — примерно 4 тысячи человек. Это и есть «семь колен» от одного предка. Девушка, выданная замуж за человека, не входящего в «семь колен» родства, вновь открывала путь к единению родов и способствовала сохранению целостности этноса.
«Cемиколенный» принцип был не только гарантией недопущения кровнородственных обширных связей в этносе, но главным образом обеспечивал духовное и культурное единство этноса. Каждая девушка, выйдя замуж, вносила в свою новую семью особенности языкового диалекта, традиции, песни и танцы, легенды и были, передавала искусство ткачества, вязания, вышивания и т.д. Обновлялись этические нормы той среды, в которую она входила. Здесь уместно сказать о том, в каком неоплатном долгу казахи перед своими дочерьми за сохранение этнокультурной целостности. Если джигиты защищали целостность своей земли и независимость народа вдали от домашних очагов, то женщины, склоняясь над бесиком-колыбелью своих детишек, с младенчества учили их быть казахами и гордиться своим народом.
Нельзя, как это часто бывает в современных представлениях, сводить «семиколенный принцип» устных хроник лишь к разрешению жениться или выдавать замуж только после конвенционального (установленного) срока или только к умению перечислить имена семи пращуров. В этом принципе заложены и основы такой институциональной структуры, как этикет межродственных отношений, а также ритуалов, обычаев, табу. Специфика этих реалий составляет самобытную природу нации и стереотип его жизни.
Наиболее четко самобытная природа этнического образа жизни просматривается в феномене межродственных отношений. Прежде чем углубиться в тему, необходимо предварительно указать на связи, существующие между институтом родственных связей и традициями, генеалогической осведомленностью казахов.
Генеалогия для казаха — не сухой перечень имен-ответвлений на развесистом родовом древе. Историческая концепция устных генеалогий отражает богатый спектр взаимосвязей родственников во всей совокупности общенациональной сплоченности. Это еще один уникальный институт кочевого строя, веками наработанное бесценное достижение этноса. В родословной сконцентрированы философские, экономические, эстетические, поведенческие, ритуальные мотивы и нормы человеческого общения. Все материальные и духовные стороны жизни регламентированы этикетом межродственных связей. Вот почему и эту структуру нужно отнести к феномену цивилизации кочевников.
Классификация родственников, логика функций и иерархичность родственных связей, также во многом уникальны. Освященный временем «институт родственных связей» насчитывает сотни наименований субъектов. Поэтому в определенной степени перечень родственников нужно считать историко-генеалогическими терминами, ратимством и т.д. Все они также детерминированы по функциональному и социальному статусу…
Казахи разделяют родных на три группы, руководствуясь положением, что человек как субъект общества связан в первую очередь с тремя журтами: свой жұрт — отцовская родня; нағашы жұрт — родня со стороны матери, қайын жұрт — родственники жены. Помимо этих главных кланов существуют еще более отдаленные родственные связи — по линии племянников и прямых сватов, а также неклановые линии — по ритуалам, боевому родству, мирному побратимству и т.д., которые не менее значимы, чем кровная связь. Итак, названия родственников своего клана: әке, бел бала, немере, шөбере, шөпшек, немене, жүрежат. Это и есть семь колен. Дальше идут — великий (ұлы) баба, баба, ата, әже, көке, шеше, өгей шеше, тоқал шеше, апа, аға, тәте, әпке, іні, қарындас, ұл, қыз, немере аға, немере апа, немере іні, немере қарындас, шөбере аға, шөбере апа, шөбере іні, шөбере қарындас и т. д. Все это родственники по отцовской линии.
Материнский клан: нағашы, нағашы апа, нағашы әже, нағашы аға, нағашы іні, нағашы қарындас, нағашы сіңлі, нағашы жеңге, нағашы келін и т. д.
Клан родственников жены: қайын ата, қайын ене, қайын іні, қайын бике, қайын сіңлі, қайын жеңге, немере қайын аға, немере қайын бике, немере қайын сіңлі и т. д.
Названия по супружеским отношениям: ер, бай, күйеу, жұбай, әйел, зайып, байбіше, тоқал, күйеу бала, жезде, балдыз, жеңеше, абысын, ажын, бажа, бөле и т.д.
Прямые сваты-родственники: құда, бел құда, бесик құда, аяқ құда, бас құда, бауыздау құда, жанама құда, құданың құдасы, құдағи, құдаша, құдаша келін, құда бала и т.д.
Приведены только главные названия близких родственников и их, оказывается, круглым счетом 90! Когда человек перечисляет собеседнику свою родню, то он называет их соответствующими терминами, принимая за точку отсчета себя. Называя родителей и других родственников, он определяет, кто кем приходится лично ему. Благодаря этому в любом обществе он не чувствует себя чужаком, человеком без роду-племени, знает, что среди собеседников найдется хоть один близкий или дальний родич из вышеперечисленной группы или подгруппы.
На худой конец, он вычислит родича по жузу — самой крупной, после этнической, тождественности казахов. Таков еще один защитный механизм физической и психологической адаптации при освоении и «ороднении» бескрайних кочевых пространств.
Здесь мы подошли к еще одному уникальному проявлению кочевой цивилизации: наличию веками отточенного этикета родственных и внеродственных связей. Отношения, внутренние и межгрупповые, подчинялись строгим нормам. Тщательно регламентировались все нюансы: уровень притязаний на верховенство, почет, подарки, границы почитания и дозволенности-недозволенности, система табу и т.д., определялись взаимные права-обязанности каждого субъекта. Определялся взаимообязывающий стиль поведения, как и тональность и атмосфера общения.
Внешне это проявлялось в распределении по пространственному расположению юрты и в выделении места за дастарханом, очередности в подаче блюд, возрастной иерархии. Регламентировалось даже меню: существовали различия в подаче мясных блюд, когда определенные части животного предназначались только для баба, куда, зятя и т.д. и т.п.
Разделка за столом вареной бараньей головы или распределение сладостей имели свое ритуальное значение. Такая же параллель проводилась по поведенческой линии прав и обязанностей. Этикет пронизывал все обычаи и традиции жизни, начиная с самого простого и ежедневного — ритуала приветствия. У кочевников это было далеко не простое занятие: невежество при приветствии могло быть чревато даже междоусобицей, если были нарушены возрастные градации, права «гостя издалека», церемония встречи после длительной разлуки и т.д.
Отлаженный этикет безупречно служил стальным каркасом для упорядочивания жизни номадов. Совокупность родственных связей из разряда моральных категорий в повседневной жизни могла переходить в статус юридической нормы. Однако нарушитель родственного этикета не подвергался казни или физическому наказанию. Его просто-напросто отторгала родная среда, оценив аморальное поведение в формулах нравственного осуждения: «елден шықсын» — «пусть уйдет из рода», «ата салтын аттаған» — «переступивший через дедовские традиции», «қара бет» — «очернивший свое лицо» (опозоривший свою честь), «жетесіз» — «бестолочь», «человек без царя в голове» и т. д. Для человека, вскормленного в кочевой среде, не было страшнее и позорнее наказания.
В издавна живущих пословицах выпестован личностный кодекс каждого кочевника: «Құдайдың қарғысына ұшырасаң, халықтың қарғы сына ұшырама» — «Даже если настигло тебя божье проклятье, да не настигнет тебя проклятье народа», «Малым — жанымның садақасы, жаным — арымның садақасы» — «Ради жизни жертвую скотом, ради чести жертвую жизнью».
Таким образом, строгое соблюдение норм родственных связей, основанных на твердом знании «семи колен», родовой генеалогии для казаха было своеобразным кодексом чести. Об этом фундаментальном стержне жизни номадов свидетельствуют древние афоризмы: «Жеті атасын білген ұл — жеті жұрттың қамын жер. Жеті атасын білмеген ұл құлағы мен жағын жер». Смысл таков: «Сын, знающий своих предков до седьмого колена, будет сыт заботами семи родов и их радушием. Сын, знающий только себя, будет довольствоваться мясом лишь собственного скота». Или: «Жеті атасын білмеген ұл жетесіз» — «Сын, не знающий своих предков до седьмого колена — бестолочь (никчемный)»…
Причина сильного тяготения к надродовой, суперплеменной тождественности проста и жизненна: «семь колен» сородичей за период своего созревания до статуса рода успевали пускать корни в других родах. Здесь уместно вспомнить пословицу «Күйеу — жүз жылдық, құда — мың жылдық» — «Зять от силы сто лет живет, а сватовство продолжается тысячу лет».
Каждый человек — росток одного генеалогического древа — так или иначе успевал переплестись с соседними ветками. Отсюда логично следовал динамичный и взаимосвязанный ряд: целостность и расцвет рода зависят от жизнеспособности всего народа, а могущество народа питает могущество рода.
Знание «семи колен» в жизни социума не было простым катехизисно заученным уроком. Оно давало номаду возможность ориентироваться в истории, географии, социальных отношениях между родами этноса.
Традиция кочевать по беспредельным степям изобиловала встречами с различными родами и людьми, попутными аулами, когда непременно завязывались новые или возобновлялись старые родственные связи, при новых знакомствах выяснялась общность происхождения. Эти контакты постоянно расширяли кругозор казаха по истории рода или этноса, способствовали совершенствованию его представлений о генеалогии всего казахского народа. Любой такой контакт имел свои долговременные последствия для совершенствования Степной Устной Историографии. Первое — обеспечивал длительное хранение в памяти информации о субъекте СУИ. Второе — благодаря взаимному сопоставлению обильного числа фактов заново уточнялись кардинальные события общей истории, и тем самым проводилась корректировка знаний. Третье — отсеивались ложные знания, что являлось преградой для субъективного восприятия прошлого…
Благодаря СУИ, глубинная память этноса до сих пор хранит в себе свидетельства о тех древнейших эпохах, когда некоторые народы имели представление о доисторическом времени лишь по предположительным археологическим данным.
Есть в современном казахском языке выражения такого плана: «Әлімсақтан бері» — «Со времен саков», «Сақпанның оғындай» — «Как пуля сакпана», «Бесенеден белгілі» — «Известно со времен печенегов». Предполагаю, что это названия евразийских кочевых племен, и связаны они с этнонимами крупных родов — саки, дай (адай, алим), печенеги.
Свидетельством глубинной исторической памяти народа могут стать современные Мади, Богда, Тумар, Туман, Таян, Буйрук, Сартак, Жошы (Джучи), Абылай и другие. Сегодняшние ребятишки носят эти имена в честь знаменитых предков. Существующие сейчас на простой географической карте казахские топонимы могут повествовать об исторических событиях тысячелетней давности.
Автор этих строк записал в 60-х годах жыр (поэтическое предание) о смерти Жошы хана со слов улытауского аксакала Тая Тлегенулы. Как известно, могила Жошы хана находится в Улытау. Уже позже я познакомился с аналогичным текстом в «Родословной тюрков» и был поражен буквальным совпадением сказаний. Разница между текстом рукописи XV в. с текстом Тай-аксакала составила всего два слова! Такое текстуальное тождество устной хроники и письменного документа не может не поражать и подтверждает надежность глубинной этнической памяти…
Сравнивая летописи разных времен, составленные под углом зрения какой-то определенной идеологии (а ее пресс был у каждой эпохи свой!), можно заметить, что СУИ более объективен и беспристрастен, чем письменные свидетельства. Поэтому невозможно отрицать влияние СУИ на формирование собственно традиций историографии, на ее различные школы, существующие в Центральной Азии в последние десять веков.
Нетрудно заметить, что знаменитая «Тайная генеалогия монголов», «Тарих-и Рашиди» Дулата Мухаммеда Хайдара, «Родословная тюрков» Абулгазы Бахадур хана, «Генеалогия султанов» Улугбека, «Собрание летописей» Жалаира Кадыргали бия Касымулы (по доказательному доводу М. Койгельдиева этот труд по справедливости называется «Тарих-и Ораз Мухаммеда»), «Родословная тюрков, киргиз-казахов и ханов» Шакарима и другие труды написаны по одному образцу — по образцу СУИ. То есть, все письменные памятники-летописи и хроники прочно опирались на один фундамент СУИ — устную историческую хронику номадов. Рашид-ад-Дин, на основе СУИ создавший свой исторический труд «Сборник летописей», пишет, что, в соответствии с положениями древней своей традиции, тюрко-монголы придают особое значение тому, чтобы каждый из них хорошо знал свое происхождение по генеалогии, по роду-племени. Детям, едва те начинают лепетать, сызмальства крепко-накрепко внушают сведения об их предках, племени и роде через легенды и сказания. Ни один до сих пор не отступил от этого закона. К сожалению, в новое время как грибы после дождя появляются трафаретные шежире происламской ориентации, авторами которых являлись ходжи и муллы, вследствие чего традиционно-объективная и фактическая устная степная историография испещрена вкраплениями из истории ислама. Читать такие «шежире» нужно с большой долей осторожности и критического отношения к написанному. Ходжи и муллы, являясь проводниками ислама на территории Казахстана и Средней Азии, были в то же время агентами третьих стран. До XVIII-XIX вв. ислам, семитская религия — дочерняя ветвь иудаизма — существовал лишь в форме элитарной религии. Только при содействии царской России ислам начал распространяться среди широких слоев казахского народа. Ежегодно степь посещали татарские муллы-миссионеры и внедряли в сознание народа каноны ислама. Причем небезуспешно. Муллы корректировали догмы Корана применительно к ситуации: они, например, переиначивали слова из Корана «Бог един — Пророк — истина» — «Бог один — А царь — его наместник на земле». Суть этой нехитрой сентенции сводилась к следующему: «Если правда, что есть Бог, то слова царя — закон на земле».
Русского царя называли Ак Падша — «Белый Царь» или «Великий Царь». Оболванивание народа шло таким темпом, что при словах «Ак Падша» неискушенный казах вздрагивал и невольно вскакивал, пугливо озираясь по сторонам, словно ожидая, из какого угла появится этот «Ак Падша». Чем глубже внедрялся в сознание народа ислам, тем большее развитие получало противостояние российских мулл-миссионеров и арабов-миссионеров «кожалар». Эти «кожа» пустились на хитрость, чтобы завоевать души доверчивых кочевников. Они стали искусственно сближать генеалогические корни казахских пращуров с пророками ислама. Не жалея сил, хитроумные кожа и муллы наперегонки писали шежире, в которых происхождение рода человеческого идет от Евы и Адама, от пророка Нуха и Анес сахаба. В этих шежире к именам людей, проживавших в далекие времена, когда ислама и в помине не было, добавлялись определения-приложения «кожа, «софы», «сахаба», «мулла».
Правда, в народе ходили шежире, опирающиеся на истинные генеалогические факты, и их было немало. В этом плане следует упомянуть общие шежире, описывающие родословную всего казахского народа, а не отдельных родов и семейств. К таким относились «шежире трех жузов», «шежире толенгутов», «шежире сунаков», «шежире калегенов», «шежире ногаев». Эти шежире, передавая биографию казахского народа, в целом основывались на правдивом, объективном освещении истории казахов, тем самым представляя степную историографию как подлинное этноисторическое знание народа…
Представлять родовые традиции казахского народа первобытными, давным-давно ставшими достоянием истории образованиями, пережитками экзогамных тенденций, — значит не понимать саму суть механизма, который действовал в кочевом обществе.
В таком случае мы не разобрались бы в самобытной структуре самого кочевничеств как социально-иерархичной целостности. В этом отношении чиновники царской администрации были более проницательны, чем наши многочисленные так называемые этнологи. Проводя в казахской степи имперскую политику полной интеграции, царские колонизаторы считали своей главной целью уничтожить местную централизованную власть, и поэтому в 1822 году особым постановлением ханская власть была упразднена. Однако им не удалось уничтожить этнокультурное единство казахов. Казахский народ показал свое единство и национальный характер в столетней вооруженной борьбе против царских колонизаторов, начиная с восстания Исатая Махамбета, затем — восстания Кенесары Наурызбая и заканчивая грандиозным восстанием 1916 года. Поэтому, помимо карательных экспедиций, была продолжена практика дробления казахской степи на микрорезервации с одновременным внедрением чиновничьего представительства. В 1867 году было расформировано ага султанство и образованы волости. Например, территория, которую занимал большой род Каракесек Старшего жуза, была раздроблена на 25 мелких волостей со своим чиновничьим аппаратом. Так было повсюду на казахской земле.
Но и это не уничтожило этнокультурное и этнополитическое единство казахского народа. В конце концов, царские сановники пришли к выводу, что краеугольным камнем кочевого общества, его соединительными скрепами является родовая структура. Началась компания уничтожения родовых традиций. Последовал ряд соответствующих постановлений. Все, что называлось родовыми именами, было заменено топонимическими ярлыками. Места, которые прежде носили имена известных людей того же рода Каракесек, были переименованы так, что терялась память о роде как общинном владетеле территории. Так, если волостной управитель раньше назывался «волостной такого-то рода», то теперь он стал называться «волостной Кызыларая», «волостной Токырауна» и т. п. Вместо прежнего традиционного суда биев стали обращаться к уездному судье. Ясно, что это была кампания, направленная на искоренение этнической и родовой памяти народа.
Проводимая политика раскола народа посредством целенаправленной амнезии породила в нации нигилистическое отношение к морально-нравственным требованиям абсолютной лояльности, первичности интересов кочевой общины. Именно со второй половины ХIХ в. среди казахской элиты стало укореняться и до сего времени процветает стремление к карьере, в большинстве случаев за счет отказа от родовых корней, подкупа представителей колониальной администрации, системы доносительства, концессионной распродажи родовых владений. И среди казахов, которые раньше говорили: «Если выпить яд, то вместе с народом», «Пусть выиграет не конь родича, а жеребенок одноаульца», «То, что пережито вместе с народом — великий той», которые укоряли своих непутевых детей словами «Не быть тебе среди людей, среди народа уважаемым». Среди казахов, которые высшим идеалом считали благо своего народа, единение с ним, стали выходить не бескорыстные аулие, а подобострастные подданные. Результаты этой политики не замедлили сказаться. Иначе откуда могли появиться среди казахов единокровники, посмевшие поднять руку на Абая? Кто из подлинных носителей казахской этнокультуры стал бы плести интриги против Чокана? Только выкормыши и лакеи царской администрации, новоявленные члены чиновничьей номенклатуры. Кто поднял кровавый меч и трусливо нанес удар в спину Махамбету? Только продавшийся колонизаторам убийца — «карабет».
Кто стрелял в Мади? Это все дела тех, кого принято называть людом без роду и племени...
Знание истории, мироощущения и миропонимания предков — это не только личностная потребность человека, но и гарантия преемственности, продвижения в поступательном направлении. Мыслить сегодня о родах, о родовых традициях категориями «реакционных пережитков» — значит подвергать сомнению саму суть казахской национальной тождественности.
Если у нас есть рецидивы расслоения, групповщины, «жузовщины», то причина этого лежит не в системе родового строя, не в законе «жеті ата». Причину надо искать рядом, но в другом измерении. Если бы традиции родословной памяти народа рождали такое расслоение, то народ давным давно перестал бы быть народом и дисперсно рассыпался по бескрайним просторам подобно племенам Северной Америки. Нельзя путать протекционизм при социализме и постсоциализме с генеалогическим самосознанием этноса, то есть с этнической памятью народа. Истинный национальный патриотизм ничего не имеет с воинствующей родоплеменной жузовщиной.
Пуповина, что связывала казахов с кочевой жизнью, сформировавшей его этническую природу, разорвалась в начале ХХ века. Стал достоянием истории и родовой уклад, связанный с кочевничеством. Казахский народ делает первые шаги на новой ступени развития единого национального сознания, целостности нового уровня. В этом отношении СУИ — не музейное достояние, не повод для поверхностных светских общений.
Напротив, актуализируется задача подлинного раскрытия и усвоения специфики наших древних обычаев и традиций, родовой структуры жизнеустройства, их адаптации к современным условиям. Традиция «семи колен» не признак дикости кочевников, а средство их выживания в агрессивной среде. Такие уникумы-законы Природой зря не создаются. Жизнь и история уже доказали, насколько низок гуманистический потенциал, заглушено чувство патриотизма у человека без исторической памяти. Воспринимая внешний мир, входя в него, он легко поддается безнравственным влияниям извне. У молодых государств с таким человеческим потенциалом срок жизни короток. Похоже, на витке сегодняшней реальности повторяется дедовская пословица «Жетi атасын бiлмейтiн ұл жетесiз, жетi ғасырын бiлмейтiн ел жетесiз» — «Сын, не знающий своих семерых предков, — бестолочь, народ, не знающий свои прошлые семь веков, — без будущего».
