, 
Борейкиада…
Вот теперь, когда «борейкиада» улеглась и всем, а особенно автору, кажется, что про его книгу все подзабыли, я, следуя своему чувству противоречия, хочу на нее отреагировать. Читала «Котелок» как завязавший алкоголик осторожно пьет безалкогольное пиво: наслаждаясь полузабытым ароматом безобидного порока…
Ну, во-первых, тот факт, что Борейко взялся на перо, означает, что наше поколение почувствовало потребность осмыслить прожитое и происходящее. А в таких случаях интересен не результат, а процесс. То ли дело в возрасте, то ли сознание преодолевает гравитацию прошлого и «насущное отходит вдаль, а давность, приблизившись, приобретает явность»…
Во-вторых, когда я читала «Котелок», чувствовала себя старой лошадью, встрепенувшейся при звуках полковой трубы. Знать хорошо хотя бы один язык важно не только для того, чтобы уметь грамотно писать, но и для наслаждения тем, что, как правило, кроется «за буквами».
В-третьих, появление таких книг и вообще существование таких людей, как Вадько – это свидетельство возвращения атмосферы, которой жила Алма-Ата в 70-90-е годы с ее эстетствующими недобитыми интеллигентами. Это, собственно, то, что делает город городом: всегда есть сотня-другая таких местных сумасшедших, лица которых приходят в память, когда скучаешь по Алма-Ате, даже если находишься в городе.
В-четвертых, я точно знала, что книга будет «а-ля» Довлатов. Мне кажется, что эти два человека обязательно должны были встретиться - слишком они похожи. Эта печать внутреннего диссидентства, которая не зависит ни от страны, ни от эпохи, четче любого штампа в паспорте отличает население страны неприкаянных, странствующих в лабиринтах собственных границ дозволенного и недозволенного, совершающих с легкостью преступления против себя и жестоко карающих преступления против внутренней свободы.
И, наконец, я люблю Борейку за его фамилию и прокуренные усы, за его наивность, за его цинизм, за то, что приехав однажды в этот город, он так не изменил ни ему, ни профессии, ни качественному языку, ни своей Алько… Ну разве что с рюмочкой, но так беззаветно, так искреннее и страстно, что измены эти прощались всеми почти охотно.
