Музыканты – это люди с детской душой

Жания Аубакирова уверена, что талантов рождается во все времена одинаково. Но создаются для них условия или не создаются, смогут они развить свои таланты или нет, вот в чем дело. Об этом и многом другом – в интервью выдающейся казахской пианистки, представляющей культуру и искусство Казахстана на мировой арене. — Судьба очень щедра к вам. Вам повезло с отцом, с наставниками, с мужем… Они все блаженные, в хорошем смысле этого слова. И, кажется, вы — тоже… — Мне действительно везет на уникальное окружение, которое при этом нисколько не осознает своей уникальности. Конечно, мой отец был редким идеалистом. Он был искренне верен идеалам, которые сегодня считаются безнадежно устаревшими. И не потому, что это было ему выгодно, а потому, что попросту он не мог иначе. Всем нам от папы передалась некоторая мечтательность, рассеянность, любовь к абстрактному мышлению, философии… Понятно, что мы не обладали практической жилкой, и бытовые вопросы часто представляли определенную трудность.   — Как я понимаю, единственным здравомыслящим человеком в вашей семье была мама? — Да, пожалуй, теперь мы начали это понимать. Именно благодаря ее настойчивости в молодости был построен частный дом на окраине Алматы, а позднее получена просторная квартира и прочие атрибуты профессорской семьи. Если как ученый папа двигался самостоятельно, то с точки зрения административного роста это была целиком заслуга мамы. Родители все время приглашали кого-то в гости, общались с широким кругом влиятельных людей, папа постепенно «рос», потому что мама лучше всех знала потенциал отца, его личностные и профессиональные качества. Одновременно энергия мамы была направлена на нас, на ее родственников, родных братьев, сестер, родителей. Она их всех перевезла в Алматы, все они так или иначе состоялись благодаря ее неравнодушию и неутомимой созидательной природе. Довольно часто мы уставали от материнского неусыпного контроля. Когда мы изредка оставались одни, мы наслаждались абсолютной свободой. Мама внушила нам, что человек не должен стоять на месте, он должен постоянно расти. В первую очередь это касалось ее самой. Она всю жизнь напряженно работала, воспитывала своих студентов не только как профессионалов, но и как будущих людей культуры. Никогда не упускала возможности пойти в театр, на концерт, в музей, любила путешествовать, в те годы была очень деятельной и эмоциональной.   — В общем, у вас такой счастливый «замес» получился: нужные пропорции, ингредиенты совпали… — Да, мама дала жизненную силу, папа — много правильной философии, благородства… Когда говорят о природном благородстве, я, кажется, уже понимаю, о чем идет речь. Как бы пафосно ни звучало, я не могу себе позволить никаких, на мой взгляд, неблагородных мыслей и поступков, чего бы это ни касалось: общения с людьми, игры на рояле, какой-либо личной позиции. Благородство для меня — очень важная вещь. Раньше я думала, что это нечто само собой разумеющееся, но теперь знаю, что оно не так часто встречается. Причем благородство — очень многолико. Я часто его ощущаю в поступках своего мужа. Даже в том, как он поддерживает меня в трудные моменты жизни, перед выступлениями на сцене, когда испытываешь большое психологическое напряжение. И я понимаю, какой он хороший, не обиделся, не заточился, а просто продолжает жить, понимает, что я — живой человек, со своими слабостями. Он действительно необыкновенный человек! Они с моим папой очень похожи. Я теперь понимаю, что выбрала его именно по этому принципу. С первой встречи я почувствовала в нем что-то отцовское, родное.   — Думаю, секрет вашей системной самодостаточности в том, что вы — результат того явления, которое называется интеллигенцией, казахской интеллигенцией. Судьба подарила вам изначально очень хорошую среду. Как вы думаете, сохранилась ли эта среда? Как эта среда качественно изменилась за последние годы в связи с расколом постсоветского сознания, переездом в Астану, массовым исходом в зарубежные вузы?.. — Я хотела бы ответный вопрос задать: а интеллигенция культивируется? Можно ли ее удельный вес снизить? Или же целенаправленно повысить?   — Я думала об этом. Одно для меня очевидно: эксперимент с голубыми кровями, династийными браками с треском провалился. Даже блестящего образования недостаточно. Нужно еще и постоянное следование некоему этическому коду, замешенному на истории, культуре, традициях… — Раньше слово интеллигенции, слово профессионалов, слово академиков имело вес и значение. Сейчас нет. Потому что сейчас пересматриваются все устои жизни, не только сферы деятельности. И особенно пострадали гуманитарные профессии, научная среда, служившая идеологии социалистического строя. Чуть лучше ситуация была у математиков, физиков, химиков, которые занимались формулами, опытами, экспериментами. Затем всех потянуло в сторону денег, в сторону нефтяного и финансового сектора. А между тем интеллигенция нужна обществу для того, чтобы заниматься просвещением, образованием, культурой, как мне кажется. Меня часто спрашивают: «Скажите, пожалуйста, в наше время талантов рождается меньше или больше?» Я абсолютно точно знаю, что талантов рождается во все времена одинаково. Но создаются для них условия или не создаются, смогут они развить свои таланты или нет, вот в чем дело. Я думаю, что с интеллигенцией то же самое. Что такое интеллигент? Это человек, у которого есть встроенные в гены духовные потребности. Есть люди, у которых нет этой духовной потребности и они очень хорошо без нее живут. Но те, у кого она есть, будут искать ее независимо от социальной принадлежности. Она может вырасти в селе в бедности, ее может и не быть среди богатых, городских и образованных. Очевидно, что с 90-х годов больше всего пострадала именно культурная интеллигенция. Все более-менее предприимчивые кинулись туда, где можно было заработать и выжить, а многие просто не пережили этот стресс перехода от одной формации к другой.   — Но ведь сейчас во власти очень много знаменитых фамилий. Многие из них — продукты той самой среды, где по крайней мере говорили о духовности много и часто… — Я знаю. И это дает мне возможность плодотворно общаться с ними и получать поддержку своей деятельности. Мы говорим с ними на одном языке, я вижу, на их лицах есть «печать» глубокой культуры и образования. Конечно, и я говорю прежде всего о себе, сегодня интеллигенция не в той поре, чтобы удержать вот этот основной признак: «я жизнь свою отдам, но не изменю своим убеждениям». Такое под силу было тем, кто вырос в цельной идеологической среде. Поэтому они и в лагерях выживали, и на смерть шли, и войну выиграли. Слава Создателю, что жизнь не ставит перед нами таких испытаний…   — Но у вас репутация довольно принципиальной особы, с которой трудно договориться… И при этом вы востребованы и успешны! — Мне кажется, что я действую на основе здравого смысла. Анализируя складывающуюся ситуацию, я не делаю резких движений, не произношу опрометчивых фраз. Мое воспитание не позволяет мне вступать в открытые конфликты. Я всегда сохраняю уверенность в благополучном исходе дела. Мне нравится общаться с людьми, получать от них дельные советы, поддержку, помощь. В общем, я лояльная. Мой папа таким был, но я чуть смелее его, но лишь потому, что время и общественная ситуация в стране изменились. Папа, переживший ужасы сталинизма, в маленьком возрасте потерявший отца, получил испуг и страх, сопровождавшие его всю жизнь. Единственное, в чем он был бескомпромиссным и что я унаследовала от него, — это профессиональная среда. Образование — это качество и талант, а здесь компромисс может погубить и первое, и второе.   — Вы — пианистка с мировым именем, но для меня больший интерес представляет ваша карьера ректора консерватории. Потому что это сложнее, ответственнее, менее престижно и более дальновидно… Что вы сделали? — Я постаралась изменить представление о нас самих. Раньше считалось, что мы — провинциальная консерватория, что у нас талантливых студентов нет, половина педагогов несостоятельна и у нас нет никаких шансов выйти на мировой уровень. Постепенно я стала работать над изменением сознания коллег в позитивном направлении, поддерживать процессы, которые заслуживали внимания. На самом деле первые два-три года я была просто невыносимым руководителем, потому что я всё и всех критиковала. Мы проводили множество собраний, я высказывала какие-то сложные истины и требования, которые наверняка были неактуальными для коллектива в то время. Одновременно я понимала, что изменения не могут происходить в таких убогих условиях. Начала с ремонта — развалился зал, надо было его либо ремонтировать, либо новый строить. Не было ни одного приличного инструмента. Я помню, как выбила в 1997 году первые два миллиона тенге на нужды консерватории — это было такое чудо! Я столько сделала на эти два миллиона!!! И систему отопления, и ремонт, то есть самые аварийные вещи. Со временем, когда стала улучшаться материальная база консерватории, закупили новые инструменты, выделили дополнительный корпус — какая-то часть коллектива стала бояться, что все эти изменения приведут к массовым увольнениям, приватизации зданий консерватории и т. д. Дело в том, что музыканты — люди с детской душой, наивные по своей природе, по ментальности, очень часто обиженные на жизнь, особенно если нет большого успеха и признания. А вот сегодня, после трудных 90-х, мне кажется, наш народ абсолютно раскрыт, счастлив, хотя нет — счастлив, может быть, слишком сказано — ну, вполне в ладу с самим собой. В конце 2004 года, после многолетних совместных усилий, как-то вдруг, неожиданно для нас наши студенты заиграли по-настоящему и дали нам много радости и надежд на будущее.   — Что же произошло? — Ну, во-первых, мы усилили международное сотрудничество. Сначала нам помогал МИД Франции, у нас сложилось потрясающее партнерство с Парижской консерваторией, стали приезжать роскошные музыканты. Так сложилось, что с обеих сторон стояли люди, действительно заинтересованные в деле, а не только «для галочки». Они увидели, что мы готовы к серьезному и долгосрочному сотрудничеству, почувствовали наш потенциал. Вообще Франция и ее Министерство культуры — уникальны с точки зрения того, что они имеют эффективные программы поддержки своей культуры. Они против экспансии массовой культуры, они защищают всеми силами французский язык. Именно потому, что французы так любят свою культуру, они как никто в мире любопытны к проявлению культур других стран и народов. Прецедент был просто уникален. Мы слышали от своих коллег, что МИД Франции — самый скупой МИД в мире. Но в нашем случае он полностью профинансировал пятилетнюю программу сотрудничества двух консерваторий. Мы колоссально выросли с 2000 по 2005 годы. Постепенно мы становились более смелыми, открытыми, начали контактировать с другими международными организациями. В те годы мне очень помогал наш партнер — знаменитый кинорежиссер, выдающаяся личность Ермек Шинарбаев, который подарил консерватории и музыкальной сфере много оригинальных и перспективных идей, свой опыт сотрудничества с миром, создал множество потрясающих фильмов о музыкантах. За несколько лет мы провели более 40 ярких концертов с участием казахстанских классических звезд и моих сольных концертов в 18 странах мира, в то время, когда вообще никто никуда практически не ездил. Вместе готовили проекты, находили спонсоров, учились быть самостоятельными. Это был тот опыт, который автоматически применялся в проектной деятельности консерватории. Сегодня состояние музыкального образования в консерватории вызывает восхищение большинства наших иностранных коллег. Мы можем реализовывать большинство своих масштабных проектов при поддержке государственных структур и национальных компаний. Опыт самостоятельного менеджмента, сложившийся в те трудные годы, очень помогает сегодня осуществлять много интересного в учебном процессе, что делает наших студентов особенными. Мы всегда ищем дополнительное финансирование, чтобы улучшать качество наших проектов и достигать настоящей свободы самовыражения. Благодаря этому мы с 2005 года ездим с концертами по миру больше, чем любое другое музыкальное или театральное учреждение страны.   — На ваших концертах меня всегда поражает одухотворенность лиц ваших ребят… А потом что-то начинает происходить и со зрителями. Что-то во всем этом есть мистическое… —Да! Наши дети в жизни очень обычные, а на сцене они преображаются… Так происходит с любым творческим человеком. Думаю, существование на сцене — это какое-то приближение или возвращение к своей мечте, к своему самому лучшему состоянию. Да это как перед Богом! Там, на сцене, что-то происходит. У наших студентов изменение состояния на сцене пока бессознательное — ведь это приходит к профессионалам со временем. Но дети сейчас настолько хороши, настолько мотивированны, они уже познали это чувство, оно их притягивает, как магнит.   — Они стали себя уважать. А что чувствуете вы сами на сцене? — Я в молодости жутко боялась сцены, у меня голова отключалась, я играла на автомате и даже не помнила, что там происходило. Но после побед на международных конкурсах, после многочисленных зарубежных и казахстанских концертов я научилась справляться со сценическим волнением. Мне помогает психологический настрой перед концертом — ощущать огромное чувство благодарности к людям, которые пришли на концерт. Я считаю, что это особенные люди. Ведь я не играю попсу, не играю легкую музыку, ее надо сидеть и слушать, напрягаться, понимать, размышлять…   — Кто ваша целевая аудитория? — Очень широкая. В последнее время на концертах так много молодежи, это важнейший показатель. Если говорить о моих концертах, то, кажется, фортепьянной музыкой за три минуты впечатления не произведешь. Чтобы подключиться и погрузиться в этот процесс, нужны как минимум час-полтора. У нас ведь не шоу; это больше философское времяпрепровождение, как в музее, храме. Всё больше на наших концертах людей, которым нравится сложная музыка. Где-то начиная с 2004 года мы стали обретать свою аудиторию, которая постоянно расширяется. Но на это ушло почти десятилетие. У нас практически индивидуальное обращение к каждому слушателю, мы имеем их электронные адреса, телефоны, они нам пишут — мы им пишем, они бронируют билеты. Теперь мы узнали от мира, что мы такие замечательные, что наши музыканты мотивированны, что в наших студентах правильно встроена музыкальность и просто не хватает современных технических возможностей. А на Западе молодежь технична, но педагогам приходится возбуждать их музыкальность. Самые продвинутые педагоги с таким воодушевлением, с таким счастьем здесь работали, показали нам, какие могут быть новые подходы, как необходимо заряжать деток энтузиазмом. Они были просто одержимы работой, а мы были потрясены их отношением к нашим студентам. Это изменило наш взгляд на прежних партнеров, мы перестали приглашать педагогов со старым мышлением, а стали сотрудничать с молодыми, которые уже вполне освоились в профессии и, в целом, в жизни. В далеком 2005 году мне удалось получить спонсорскую помощь для участия в знаменитом фестивале, и я повезла наш оркестр из 100 человек в Берлин. Студенты впервые выступали на большой сцене, и я опасалась, что их звучания и энергии не хватит на трехтысячный зал. И вдруг я слышу, что на большой сцене они играют просто как боги! С тех пор ежегодно я их возила в крупнейшие залы мира — настолько меня вдохновило то, что они смогли преодолеть планку среднего уровня. И вот теперь мы стали заложниками этой потребности — все время выступать на лучших сценах мира.   — Боюсь, вы их развратили, в хорошем смысле этого слова. Вы дали им осознать силу своего таланта, научили быть свободными и счастливыми. И теперь это исключительно ваша ответственность перед ними. Вы готовы к этой колоссальной ноше? — Не знаю. Мне еще надо многому обучиться. К сожалению, очень мало времени для самообразования. После наших потрясающих зарубежных концертов практически на всех континентах мы хотим ставить следующие цели, видеть иные горизонты. У нас недостаточно конкурентной среды в Казахстане, поэтому презентовать себя в мире — это возможность избежать самоупоения, ложной самооценки. К таким гастролям невольно готовишься с большим напряжением. Естественно, что там совсем другая шкала оценок, иная среда, повышенные требования ко всему. С другой стороны, не знаю, что со мной было бы, если бы я жила в Нью-Йорке, Лондоне, Париже. В Казахстане мне дали свободно развиться. Я точно имею больше возможностей для разнообразной деятельности. Чувствую, как за эти годы возросли мои энергетические силы, больше, чем если бы я жила где-нибудь в окружении четырехсот великих пианистов, в атмосфере чудовищной конкуренции.   — Первый признак зрелости — это осознание своей провинциальности. По-настоящему провинциальный человек никогда об этом не подозревает… — Мне кажется, понятие «провинциальность» постепенно отменяется. Можно из моих рассуждений сделать вывод, что культурные процессы развиваются только в крупных культурных центрах, городах с населением 10–15 миллионов. С появлением современных коммуникаций возможности каждого возрастают неимоверно, и город с небольшим населением может стать центром притяжения глобальных культурных событий. Мне приходится делать самую разную работу, не всегда только высокого творческого полета. В жизни каждого возникают моменты, когда кроме тебя самого такую работу никто не сделает. Все хотели бы иметь идеальные условия для работы. Но я исхожу из того, что имеется, и стараюсь, что могу, исправить, а что не могу — пока подожду, но позже все равно добьюсь. Добьюсь, например, того, чтобы все-таки не 180, а 250, 300 человек могли поступать к нам ежегодно. Сегодняшнего количества студентов элементарно не хватает, чтобы обеспечить потребности учебного процесса. Уже открылось классическое радио, о котором я мечтала десять лет, а последние пять лет напряженно работала. Уже воспринимаем как должное победы наших студентов на международных конкурсах. Абсолютно равноправно сотрудничаем со всем миром, потому что есть большой опыт, есть что предложить партнерам необычного и уникального. Сейчас практически не сомневаюсь, что любое задуманное дело рано или поздно получится. И вообще, отношение к культуре, к искусству заметно изменилось, а отдельные артисты вообще шикарно живут, бизнес-классом летают, гонорары хорошие получают. Мне кажется, общество повзрослело, начало испытывать духовные потребности, многие успешные и состоявшиеся в других сферах люди пытаются реализовывать себя в творчестве. Я также сужу о времени по отношению к себе, к моей сфере, по людям, которые на концерты к нам приходят, по суждениям их после концертов, по отношению спонсоров, бизнес-элиты, правительства.   — Вы не летаете бизнес-классом? Почему? Вы же можете себе это позволить. — Если мне оплатят — да, сама — никогда. Мне кажется, сильно дорого.   — Как вы к деньгам относитесь? — Я, конечно, довольно экономный человек… Для меня самой мало что нужно, но как пианистке — намного больше: хороший зал, рояль, продюсер, реклама и пр.   — Мне кажется, интеллигентный человек никогда не позволит себе быть богатым. Особенно если он живет в бедной стране… — В принципе, да. Мои личные запросы невелики. У меня, главное, времени нет на то, чтобы ходить в магазины, что-то там покупать, абсолютно не разбираюсь в брендах (и слава богу!). А вот профессиональные запросы растут — если я раньше 50 человек возила, 100 человек, 150 человек, то теперь хочу 300 человек вывозить на концерты по Казахстану и в разные страны мира. И для меня кажется нормальным тратить на это время, хотя это не приносит никаких дополнительных гонораров, богатств. Но зато я живу полной жизнью. Однажды Ермек Бектасович спросил у одного знакомого француза: «Как вы думаете, Жания богатый человек?» Он говорит: «Нет, она не богатый человек, но ей удается вести такой образ жизни, который не каждому богатому по карману».