Чем ответили депортированные народы казахам?

«Познавшие цену жизни всегда будут отзываться добром на добро, - говорит председатель ингушского культурного центра «Вашил» Султан Оздоев, четырехлетним ребенком депортированный в Казахстан. -   Мое детство выпало на жестокое время, но простые люди, какой бы они национальности ни были, в те тяжелые годы помогали друг другу».

В прошлом году ингушская диаспора республики отметила 75-летие депортации в Казахстан. Во время Великой Отечественной войны в республику было депортировано около 200 тысяч ингушей и 300 тысяч чеченцев.

Академик, доктор геолого-минералогических наук Султан Оздоев не может сдержать слез, рассказывая о тех днях.

- Нас в семье было шестеро круглых сирот. Отец умер, когда я родился, а  ровно через год не стало матери. Когда в 1944-м за нами пришли, старшей сестре было 19, а мне годика четыре. Нас разлучили со старшими родственниками - мы ехали в разных эшелонах. С нами был двоюродный брат Мурад. Его отец, брат отца, сказал ему, показывая на моих сестер: «Будешь умирать с ними».

Я хоть и был совсем еще малышом, но никогда не забуду дорогу в Казахстан. Тяжелее всего в насквозь продуваемом товарном вагоне было девушкам и молодым женщинам. Они стеснялись при старших справлять физическую нужду и, бывало, умирали от заворота кишок. Многие из ингушей умерли еще по дороге от воспаления легких.  Солдаты на каждой станции спрашивали: «Есть умершие?». Если признавались, что есть, то труппы вытаскивали и бросали просто на снег. И люди, чтобы родные останки не оставались не погребенными, прятали их.

Нас выгрузили в степи под Акмолинском. Меня с маленькой сестренкой посадили в сани и, чтобы мы не замерзли, накидали сверху сена, а остальные братья и сестры – раздетые и разутые (на Кавказе ведь не носят валенок и тулупов) - шли пешком. Нам повезло. В селе Ключи нас из-за нашего, видимо, сиротства поселили в семью русского мельника. Благодаря болтушке, которую готовила его жена, мы и выжили в ту зиму.

Время, конечно, было жестокое, но все простые люди, какой бы они национальности ни были, в те годы помогали друг другу.  Позже, когда мы перебрались к дяде в Акмолинск, хозяин квартиры, которую мы снимали, - кажется, его звали Туякбай, обязательно делился с нами своими скудными припасами.

С восьми лет я пошел зарабатывать кусок хлеба. Был и сапожником, и грузчиком, а когда стал взрослее, пошел работать водителем. К 20 годам здоровье у меня было так подорвано, что заниматься тяжелым физическим трудом я уже не мог. И тогда я решил пойти учиться. За плечами всего восемь классов, возраст подпирал – не оставалось другого выхода, как идти к завучу нашей Ключевской школы: «Помогите перешагнуть через девятый класс, вы ведь знаете мои способности к точным наукам». Василий Иванович Гонев, ссыльный грек из Черноморского побережья, только спросил: «Не подведешь?». И выдал табель за девятый класс, а десятый я заканчивал в вечерней школе.

Я не подвел свого учителя. Поступил в Казахский политехнический институт. Кстати, меня оттуда могли выгнать. Чтобы после 8 класса побыстрее устроиться работать, я прибавил себе два года, когда получал паспорт. В институте этот обман обнаружился. Был созван Ученый совет, где был поставлен вопрос о моем исключении. Особенно на этом настаивал парторг, но  ректор Омирхан Аймагамбетович Байконуров, как сейчас помню, молча всех выслушал, а потом сказал: парень пошел на обман не от хорошей жизни, он хочет учиться и исключать его нельзя.

Кто знает, как повернулась бы моя жизнь, если бы не этот человек. Когда я бываю на кладбище в Кенсае, обязательно читаю молитву над его могилой.

…Нас, детей репрессированных и депортированных, часто спрашивают: как же вы, столкнувшись со столькими невзгодами и несправедливостью, смогли не озлобиться и сохранить душу? Я бы ответил так: познавшие цену жизни всегда будут отзываться добром на добро. А потом, видимо, здоровые гены тоже играют свою роль. Покойные и мать, и отец, говорят, были неплохими людьми. А самое, главное у меня все-таки есть, наверно, ангел-хранитель, который дарил встречи  с хорошими людьми.

После окончания в 1967 году политеха меня пригласили на работу в академию наук в Институт имени Сатпаева. Когда меня избирали в член-коры НАН РК, то из 33 членов комиссии 29 проголосовало «за». После этого ко мне подошел академик Аскар Менлиахметович Кунаев, чтобы сказать: «Вас выручили глубокие знания».

К занятиям наукой меня подтолкнул всемирно известный геолог академик Яншин. Когда я на актюбинщине встретился с его группой, он посоветовал мне поступать в аспирантуру Института геологических наук Академии наук СССР. Я ее успешно закончил, защитил кандидатскую.

«Парень из нашего города», - сказал, имея в виду нечто большее, в мой адрес соратник Сатпаева, лауреат Госпремии осетин Георгий Медоев. В 1979 году я ему дал свои статьи на рецензию, а он к отзыву приложил отдельное письмецо, где написал: «Вот тебе, дундук, тема твоей докторской диссертации». И потом не давал покоя с вопросом: почему не пишешь докторскую? Когда я вручил ему эскиз своей докторской, вытащил из кармана  кошелек.

- Тебе надо ехать на защиту в Новосибирск, - сказал, отсчитывая 300 рублей, Георгий Цараевич. – Отдашь, как разбогатеешь.

Его не стало в 1991 году. Я очень хотел как можно быстрее установить мемориальную доску в доме, где он жил, но получилось это только 17 мая 2007 года. На ее открытие к дому Георгия Медоева пришли все его ученики. Среди них были и казахи, и русские, и турки, и уйгуры…

…Многое, если не все, в межэтническом согласии, зависит от тех, кто делает большую политику. С народом надо проводить постоянную работу, я вижу решение вопроса, касающееся межэтнических отношении, в интеграции. Почва здесь, в Казахстане, для этого благодатная.  Прожив здесь всю свою сознательную жизнь, я хочу сказать, что менталитет у здешнего народа особый. Добродушие, толерантное отношение к другим народам сидит в крови у казахов. На широту души, возможно, оказали влияние степные просторы. Высокая культура гостеприимства и, я бы даже сказал, ностальгия по общению у человека, чей ближайший сосед жил от него в сотне километров, вырабатывались веками. Говорят, у степняков в давние времена был обычай: хозяин перед сном выходил из юрты и кричал: «Эй, не остался ли кто в степи без крова?!»…

 Чеченская девочка Ася и ее курак-корпе

«Не дай Аллах пережить вам то, что пережила моя семья! Это счастье - просто идти по улице, зайти в магазин и базар, зная, что рядом не упадет бомба, не взорвется снаряд и не попадешь под  случайный выстрел. Когда я слышу возмущение по пустякам (жилье дорогое, автобусы ходят плохо и т.д., и т.п.), с изумлением думаю: «Люди, о чем вы говорите?!».

Я ни одну новость с горячих точек не могу просто слушать и смотреть. Вы знаете, какое это счастье – когда ребенок ложится спать в свою кровать! А мы почти 10 лет не снимали по ночам верхнюю  одежду и молились Всевышнему: «Господи, дай нам выжить завтра». Не знаю, помогли ли мои молитвы, но я, наверное, единственная женщина, которая вышла из того ада с живыми невредимыми детьми. Там не было семей, где кто-нибудь не погиб или не стал инвалидом. Быт – богатый дом, красивая машина - как приходит, так и может уйти в любой момент. Надо радоваться, видя, как подрастает твое дитя, все родственники живы, а рядом живут хорошие люди. Вот это жизнь, а все остальное - мелочь!».

…В 1993 году семья чеченки Марьям Гулиевой вслед за матерью мужа решила вернуться на историческую родину. У старушки старшая сестра готовилась отойти в мир иной, и она хотела быть рядом  с ней.

- Поначалу было относительно спокойно, - рассказывает Марьям. - Нет, тревога и напряженность, конечно, присутствовали на улицах Грозного, но никто не верил, что будут бомбить мирное население. Мы не спохватились даже тогда, когда военный патруль едва не расстрелял моего мужа, узнав, что у него нет прописки. Дело в том, что бывшие хозяева купленного нами дома не успели выписаться, а мы  - прописаться. Мужа спасла тетя Валя, соседка. Она кинулась в ноги военным, упрашивая не трогать мужа.

А дальше началось страшное. 31 декабря 1994 года, в новогоднюю ночь, наш, только что отремонтированный, дом был разбомблен. Выбежали в чем были. Соседи кричат: бегите к пятиэтажкам, там есть бомбоубежище. Мы было кинулись туда, но младшая дочь Ася, ей тогда было всего два с половиной годика, показывая в сторону дымящихся развалин, плакала навзрыд: «Моя корпешка». Она родилась в Есике Алматинской области накануне отъезда в Чечню. Схватки начались неожиданно, до больницы было не доехать и роды у меня принимала Роза, соседка-ветеринар. Она и подарила тогда нашей девочке маленькое лоскутное одеяло – курак-корпе.

Когда голодные и холодные, без документов, мы приехали в Ингушетию, где жила свекровь, она нас упрекнула: «Ребенок и тот оказался умнее вас – не ушла с развалин, пока не нашли дорогие ей вещи. А вы даже не попытались откопать документы».

Те 10 лет, что мы пробыли там, запомнились не только каким-то животным страхом за жизнь детей, это была бесконечная тоска по Казахстану. Однажды муж взмолился перед родственниками: «Отпустите меня домой, в Алматы». И тогда его младший брат пошел к мулле: «Что нам делать? Как быть?». Божий слуга, услышав нашу историю, сказал: «У него душа там. Пусть едет. Здесь он зачахнет, дети останутся сиротами».  

Пока не сели в поезд, муж не верил, что возвращается домой. Почти всю дорогу стоял у окна и все повторял: «Первого встречного казаха буду обнимать и целовать». И вправду, едва оказались в Петропавловске, выскочил из вагона и кинулся к грузчикам. Те ошалели: «Ты что, с ума сошел?!». А он только смеялся и плакал. Когда вернулись, первое, что сделал, повел меня в свою родную школу №91, что в Тастаке, где все еще работала его первая учительница - старенькая Жануария Давлетовна. 

Кстати, Международный комитет Красного Креста, когда мы собирались уезжать из Чечни, предлагал статус беженцев  в любой стране мира. Старшая дочь (она уже была замужем) выбрала Брюссель, но мы с мужем категорически отказались. Дочь и сейчас зовет меня туда. А я  отшучиваюсь: «Я не смогу без курта и талкана». Заверения дочери, что там большая казахская диаспора, не помогают. Не поеду никуда! Может, младшие дети и захотят уехать, когда подрастут, а для меня милее Казахстана нет страны, здесь все мое – небо, еда, воздух, друзья.

Первые годы, увидев низко пролетающие над Талгаром вертолеты, откуда через мегафон предупреждали людей: «Будьте осторожны с огнем, в горах пожароопасная обстановка», дети бежали домой: «Мама, сейчас будут бомбить!» Что может быть страшнее этого? 

…У нас сейчас еще нет собственного дома, но для меня это не проблема, мелочь, которую я даже не замечаю. Покойная мама  говорила: «Аллах дал голову, две руки и две ноги, голову. Работайте и все будет». Она нас, своих детей, воспитывала так: «Если к нам зайдет не чеченец, никогда не позволяйте себе говорить между собой на своем языке. Заходят казахи – говорите на казахском, заходят русские – говорите на их языке. Чем больше языков будете знать, тем легче будет жить среди людей».

Фото на обложке: ingush-empire.com