, 
Письменность в Великой степи появилась раньше, чем в Европе?
«В V-IV веке до нашей эры в Евразийской (Великой) Степи, в том числе среди ираноязычных саков, тюркский язык был языком межнационального общения, а для большинства обитателей – родным, также как и во времена появления насыщенного тюркизмами «Слова о полку Игореве», великих путешественников Плано Карпини, Гильома Рубрука и Марко Поло» - утверждают тюркологи.
Чаша спора и надежд
Многие считают, что казахи - младописьменный народ. Сторонники этой точки зрения приводят как довод первую книгу, напечатанную на казахском языке, но арабской графикой – стихи Абая, опубликованные в Петербурге в 1909 году крымским татарином Ильясом Бораганским. Желающие могут познакомиться с ней в Национальной библиотеке имени Пушкина..
Но в Казахстане есть человек, который вполне компетентно и аргументировано заявляет, что на самом деле казахской письменности гораздо более двух тысяч лет. Она, возможно, по словам тюрколога, доктора филологических наук Александра Гаркавца, появилась еще в те времена, когда у многих европейских народов письменности не было вообще.
Александр Гаркавец
- Свидетельство тому - письменный памятник сакских времен, серебряная чаша, найденная в 50 километрах от Алматы, на могильнике Иссык, - говорит он. – Более того, она, судя по нанесенной на нее (чашу) рунической надписи на древнетюркском языке, принадлежала не "золотому человеку", а "девушке-батыру". Текст оригинала «Qïz-er, ičiŋ, oqu-sünügü čezib, / köčü aŋsaġ» в переводе звучит так: «Дева-герой, выпей, когда мы, отторочив стрелы и копья, будем поминать кочевку». Но почему-то почти полвека надпись на чаше читали вверх ногами и задом наперед, а потому фантазировали, кто как мог. Никто не догадался повернуть на 180 градусов и читать традиционно – по-тюркски, справа-налево, и сверху-вниз.
…Когда раскопки дважды разграбленного Иссыкского кургана были уже практически закончены и бульдозеристы, огорченные неудачей, уже собирались уходить, начальник отряда, археолог Бекмуханбет Нурмуханбетов, попросил не торопиться и пройтись еще пару раз. И по воле случая или небес сбоку вскрылось второе захоронение (как потом выяснилось, соперничающее с усыпальницей Тутанхамона). О находке тут же позвонили в Алма-Ату - руководителю экспедиции Кемалю Акишеву, позже автору подробного описания этого бокового захоронения на могильнике из 80 опустошенных курганов.
Когда открытие стало достоянием всей страны, Габит Мусрепов, автор сценария историко-романтической драмы «Кыз-Жибек», предложил использовать в фильме бутафорию с тюркской руникой. По книге специалиста-тюрколога Сергея Малова на стелу нанесли небольшую надпись, украсили рунами посох старейшины одного из родов, в первом кадре в них же пошло название фильма. К этому приложили руку редакторы знаменитой картины – молодые литераторы Аскар Сулейменов и Олжас Сулейменов. По ходу дела Олжас попытался, воспользовавшись только что вышедшим «Древнетюркским словарем», сделать перевод надписи на серебряной чаше размером 75-77×22 мм, оставленной слева от покойного, ниже туалетной сумочки с зеркальцем и кусочком алой краски.
31 октября 1970 года он опубликовал свое понимание надписи в «Комсомольской правде» и местных газетах: “Сын хана в двадцать три (года) умер, имя и слава (народа) обратились в прах / иссякли”.
В адрес поэта, который первым высказал эту мысль, понеслись письма от разгневанных читателей. В эссе «Аз и Я» он написал об этих событиях: “...Авторы восприняли наше сообщение, прочтение и выводы как результат незнания «очевидных», «твердо установленных» положений. Как-то: орхоно-енисейское письмо возникло не раньше V-VI веков нашей эры на основе одного из позднейших иранских вариантов арамейского письма. Эта дата подтверждается незыблемыми в тюркологии авторитетами; следовательно, Иссыкскую надпись никак не можно относить к тюркским рунам. Скорее всего, чаша с надписью занесена из стран, применявших арамейское письмо, вероятно, из Ирана, и случайно попала среди утвари в курганное захоронение. Таким образом, содержание надписи не должно отражать ситуацию, то есть это не эпитафия. Следует ожидать, что надпись содержит ираноязычный или семитский текст”.
Так и случилось. Венгерский лингвист Янош Гарматта в 1999 году прочел ее по-ирански – на хотано-сакском диалекте: «Чаша должна содержать виноградное вино, добавлена приготовленная пища, (пусть да) приумножится для смертного.
Затем туда добавлено приготовленное свежее масло».
Востоковеды Селахи Дикер и Эдуард Хуршудян предложили свои версии прочтения также на иранском, а россиянин Сергей Рябчиков – славянский вариант: «Сказочная лошадь, в, в ярости, стремление. Огонь, небесная тропа; поворачиваться, это пожар/верх; небо».
Линию тюркских чтений повел и казахстанский ученый, крупный специалист в области руники Алтай Сарсенов. Вот его версия прочтения надписи на чаше, найденной возле Иссыкского воина (или девы):
«Чужой, опустись на колени! (Да будет) у поколения пища».
Вариант:
«Старший брат (это) очаг для вас!
Незнакомец, преклонись! Потомство [пусть имеет] еду!» ) (фрагменты из монографии «Руноподобная надпись из сакского захоронения близ Алма-Аты»).
Его прочтение принял и несколько модифицировал узбекский тюрколог Насимхон Рахмонов: «Если пища и родина будут далеко, друг останется внизу или Уташта хан станет хозяином».
Еще одна версия предложена на сайте Рустама Абдуманапова «Центрально-Азиатский исторический сервер». Прочитав справа налево, сверху вниз и даже вверх ногами, он перевел надпись так: «Сак, испей ты клятву во имя народа! Слово донесет голос и славу восхваления эрена на небеса».
А ларчик просто открывался
Имеется немало и других толкований надписи на чаше, найденной в Иссыкском кургане, и все они оспариваются как неубедительные из-за бросающейся в глаза неестественности.
– Мне чтение тоже не очень удавалось, пока не посчастливилось исследовать саму эту чашечку воочию, с лупой в руках, а затем – по снимкам высокого разрешения, выполненным фотографом Национального музея РК Канатом Мусиным, - продолжает Александр Гаркавец. - Скрупулезное изучение артефакта показало, что надпись наносилась не штихелем, а закругленным концом лезвия стального ножа. При этом она не процарапывалась, а продавливалась, причем правой рукой и от себя. То, что делалось это не в один прием и не вполне уверенно, видно по характеру бороздок: они извилисты и прерывисты, вытесняемый металл сдвинут преимущественно влево и вперёд. Острые углы и зигзаги букв, типичные для надписей в виде насечек и резьбы, превратились в плавные дуги поворотов ножа. Еще одна важная техническая деталь – неоднократные попытки нанести одни и те же элементы. Надпись производилась на месте захоронения, буквально на коленке. Поскольку чашечка малюсенькая, нож большой, а работа – мелкая, то строку приходилось загибать, - буквы прыгают, перекашиваются, промежутки становятся меньше, текст уплотняется. Из-за этого элементы символов зачастую дублируются. Да еще помимо воли возникают странные завитушки, словно неопытный гравер делал это чуть ли не впервые в жизни. Многое из этого хорошо просматривается на прорисовке, сделанной Кемалем Акишевым в 1978 году. Она сейчас уточнена в отношении не показанных ранее штрихов внизу и слева (верхний из двух элементов слева Алтай Аманжолов принял за букву і), и первой буквы нижней строки, начертание которой, как я понимаю, содержит доработку и двойную правку. Правее нее на разном расстоянии друг от друга имеется еще несколько пробных вертикальных коротких штрихов. Здесь изображение намеренно увеличено. Реальный размер показан шкалой в сантиметрах.
Геометрически правильный рисунок слева вверху имеет одно назначение. Это – намеренно процарапанное для лучшего сцепления место крепления отпавшей ручки для ношения чаши на поясе, на что указывают следы окалины. Сама ручка могла быть сделана из другого металла в виде перстня с плоской прямоугольной печаткой.
Царапины слева посередине и рисунок внизу образовались случайно в ходе пользования. Разной глубины тонкие черточки заметно залощены. Одни больше, другие меньше, - значит, они появились не одновременно. Рельеф надписи, напротив, однороден, он лишь немного потерт (вероятно, во время очистки).
Отбросив технические помарки и учтя перемены в написании символов в эпоху орхоно-енисейских рунических памятников, удалось получить две довольно четкие строки, идущие против часовой стрелки. Первая – ближе к краю чаши, вторая – по центру. Строки я набрал внешне несколько отличающимися стандартными тюркскими руническими символами шрифта Öztürk, иногда зеркальными или перевернутыми, но авторские версии правой буквы нижней строки все-таки пришлось перерисовать.
Определившись с направлением письма, к своему собственному удивлению, я, как по учебнику, прочел древнетюркский текст, который как бы сам собою перевёлся на украинский и русский языки:
Qïz-er, ičiŋ, oqu-sünügü čezib,
köčü aŋsaġ
То же самое казахской кириллицей:
Қыз-ер, ічің, оқу-сүнүгү чезіб,
көчү аңсағ
Дівчино-герою, випий, коли ми, відторочивши стріли-списи,
Поминати мемо кочівлю
Дева-герой, выпей, когда мы, отторочив стрелы и копья,
будем поминать кочёвку.
И в переводе на казахский:
Қыз-ер, ішің, оқ-сүңгү шешіп,
көшті аңсақ (еске түсірсек).
По своему строю это ритуальное обращение представляет собой лаконичное стихотворение из трех ритмических групп двухсложных стоп. Первый слог каждой стопы – короткий, второй – долгий, что-то вроде ямба античной силлабической метрики. В угоду ритму в слове sünük - копье, пика, выступающем в винительном падеже, редуцирована группа ünü: sünügü.
Впечатляет изящество грамматики. В этой эмоционально прочувствованной и абсолютно выверенной по содержанию фразе, символизирующей высокую мудрость единства мира живых с миром усопших, каждая частица несет максимальную смысловую нагрузку. Обращение краткое, без междометий и притяжательных формантов. Призыв к общению через совместное испитие освященного напитка передан не грубо-императивно вроде іч - пей, а более интимно - ічің («выпей»). Так накоротке обращаются к кому-то одному в кругу присутствующих. Пауза. Далее – мир живых. Они отягощены бременем оружия, постоянных войн и мирской суеты. Снова винительный падеж оформлен аффиксом, что придает оттенок определенности.
Оқу-сүнүгү - «вот эти стрелы и копья, о которых ты знаешь». Не абстрактное оқ-сүнүк – «всякие стрелы и копья», а конкретные тяготы собравшегося народа, который, освободившись от повседневных уз тривиальной жизни, может посвятить какое-то время общению с дорогим человеком, безвременно покинувшим этот мир. И далее – ключевое слово көч - «кочевка», переход в другую область, а может – и в другой мир. Тоже в оформленном аффиксом винительном падеже. То есть не кочевка вообще, а та конкретная перекочевка, когда любимый человек покинул мир живых и перекочевал со своим скарбом в инобытие. Завершается поминальный стих утраченным многими современными тюркскими языками глаголом аң - вспоминать, напоминать, поминать - в условной форме первого лица множественного числа, объединяющей мир живых в едином порыве вселенской скорби по усопшим.
Признаюсь, поначалу на языке вертелся османский вариант с арабским союзом не из тенгрианской, а из совсем другой – исламской эпохи:
ڤز ار اﭽﯿﯔ اوق و سونگو چزب
كوچو آﯕساغ
В турецкой транскрипции:
Ḳız-er, içiñ, oḳ u süngü çezib,
köçü añsaġ.
На современном турецком:
Kız-er, için, ok ve süngü çözüb,
göçü ansak.
С этой надписью перекликается поминальное выражение, услышанное мною от тюркоязычных греков-урумов Северного Приазовья на кыпчакском и на огузском наречиях:
«Ічкенім сінсін – бойуна сінсін / Ічтігім сінсін – җанына дэгсін» -
«Пусть впитается моё питьё – пусть (моё слово) достигнет его души».
Это древнее тюркское речение, пережившее тысячелетия, отражает изменение взгляда на загробный мир. Покойному уже не ставят в могилу продукты, посуду и вещи, которыми он пользовался. Плоть обратилась в прах. Поминающие обращаются к его бессмертной бесплотной душе, отделившейся от тела. В более древнем кыпчакском варианте ещё неразделимо: бой - тело; рост; сущность, душа, в огузском: җан - дух, душа - по-персидски.
Бусы древней принцессы
– Я счастлив, что надпись наконец прочтена так легко и естественно, - подводит итог Александр Гаркавец. – И лишь одна мысль не дает покоя. Какая вдохновенная сила направляла руку автора надписи, чтобы на поставленной слева от усопшего чаше он выбрал именно ту часть, которая более чем за две тысячи лет не подверглась коррозии?! Ведь вся остальная поверхность серебряной чашечки вокруг надписи изъедена до дыр, а изумительный по своей духовности и поэтической красоте стих совершенно не затронут, словно написан недавно. Невольно вспоминается, что и знаменитый кыпчакский письменный памятник «Кодекс Куманикус» (невзрачный, написанный на бумаге не лучшего качества), уцелел чуть ли не один-единственный среди кучи отсыревших, истлевших и превратившихся в кирпичи пергаментных фолиантов Петрарки в заброшенной на столетия кладовке. Поразительно! Так, в 90-91 псалмах Давида в кыпчакском переводе 1575 и 1580 годов говорится:
«Kim dä tïnïptïr bolušluχundan / 1Kim ki dä turuptur bolušluχuna Biyiktäginiŋ, kölegäsi tibinä Teŋriniŋ köktä tïngay... 7Tüšsün / Tüškäylär yanïŋdan seniŋ miŋlär da tümänlär oŋuŋdan / saγïŋdan seniŋ, ki saŋa nemä / χaysï ki saŋa heč nemä yovuχlanmagaylar» - «Живущий с помощью / при поддержке Всевышнего под сенью Бога-Тенгри покоится... Пусть падёт рядом с тобою тысяча, и десять тысяч справа от тебя, но к тебе не приблизятся».
Поразительно и другое. Выходит, и в IV веке до нашей эры в Великой Степи, в том числе среди ираноязычных саков, тюркский язык был языком межнационального общения, а для большинства ее обитателей – родным, как и во времена появления «Слова о полку Игореве», великих путешественников Плано Карпини, Гильома Рубрука и Марко Поло!
И еще один вопрос, который волновал многих с самого начала обнаружения находки (алтын адама): почему центральное, собственно царское, дважды ограбленное захоронение археологами не было инвентаризовано и не описано? Между тем при похороненном в боковом склепе человеке не было лука со стрелами, типичного для мужчины-воина, но была туалетная сумочка с зеркальцем и кусочком алой краски, бирюзовые бусы и золотые бляшки не цельно золотые, а лишь обернутые золотой фольгой. Поэтому исподволь и появлялись время от времени не высказываемые вслух предположения о том, что это член семьи царя, но не "алтын адам", а "алтын мадам". Расшифровка надписи подтверждает второй вывод. Кстати, кое-что подобное обнаружено в могильнике Акбейит неподалеку от Каркаралинска, где погребена 10-11 летняя сакская принцесса. При ней были золотые серьги с бирюзой и литая золотая гривна, а в ее косметичке, обтянутой кожей, лежало похожее бронзовое зеркальце. Вспоминается и головной убор 40-45-летней сакской царицы из Урджарского района Восточно-Казахстанской области – он тоже представляет собой саукеле. Но оружия ни при той, ни при другой не обнаружено.
Если анализ ДНК покажет, что иссыкский скелет принадлежит все-таки юноше, а не девушке-батыру, то выходит, что надпись изначально была адресована некой тюркоязычной Томирис, и что ритуальная чаша из ее могилы попала в боковое захоронение уже как бы не по изначальному адресу. Тем более, что и золотые перстни, приплюснутые, чтобы не сползали с тонких пальцев загадочного усопшего, скорее всего, тоже были трофейными – с чужой, более крупной руки.
Другой маленький штрих касается выражения “царская шапка”, упомянутого Бекмуханбетом Нурмуханбетовым. Это, без сомнения, ссылка на персидское шаһ-і куле ‘шапка шаха’ и одновременно – на саукеле, общенациональный праздничный головной убор казахских невест и молодух. Эта высоченная конусообразная шапка в идеале столь же богато украшена и также красного, царского цвета. Подобный убор носят и кыргызки, называя его еще более созвучным словом – шөкүлө. Перенят он отчасти у каракалпаков, алтайцев и ближайших родственных и соседних народов. То есть именно там, где обитали загадочные саки-тиграхауды.
