Без кардинальных политических реформ грандиозные экономические планы Казахстана могут потерпеть фиаско
Незадолго до Нового года Президент страны Н. Назарбаев принял участие в телемосте, где в прямом эфире подводились итоги экономического развития страны. Мероприятие носило праздничный и оттого – неизбежно пафосный характер. В ходе телемоста представлялись наиболее значимые объекты Карты индустриализации. Часть проектов реализуется на базе успешно работающих предприятий. Другие направлены на модернизацию базовых отраслей, региональное развитие, реализацию программы «Доступное жилье. Нурсултан Назарбаев вручил специальные премии республиканского конкурса «Алтын сапа» в категориях - «Лидер инноваций» и «Лидер индустриализации», а также объявил победителя Гран-при конкурса по социальной ответственности бизнеса - «Парыз».
Но за праздничной мишурой скрывались действительно внушительные достижения. Мало того – именно на этом предновогоднем форуме Президент практически подтвердил – стратегический курс экономического развития останется неизменным. Именно такая модель экономики будет в Казахстане. За три года индустриализации введено в строй 537 новых объектов. Объём произведенной ими продукции составил 1,4 триллиона тенге. Создано более 110 тысяч новых рабочих мест. При этом на создание данных предприятий государством выделено 2,1 триллиона тенге. За эти же три года реализации программы индустриально-инновационного развития ВВП страны вырос на 20 процентов. Экспорт произведенной продукции в 2011 году впервые в истории независимого Казахстана превысил 22 миллиарда долларов, что на 85 процентов больше показателей 2009 года.
- Курс на форсированное развитие дал рост объёма инновационной продукции более чем в два раза, до 236 миллиардов тенге. По Карте индустриализации предстоит ещё построить 170 предприятий. Будет создано более 200 тысяч новых рабочих мест. Наша общая тактическая задача - в ближайшие два года обеспечить успешное завершение первой пятилетки индустриализации, - сказал Президент.
Отличительная особенность нового этапа экономической политике сразу бросается в глаза, это – государственный протекционизм. И здесь Казахстан не исключение. После кризиса 2008 года эту политику проводят практически все развитые страны. В США разработан план реиндустриализации, в Китае принята программа 12-ой пятилетки, где основной упор делается на инновации в экономике, Европейский союз утвердил стратегию поддержки предприятий до 2020 года. Логика здесь проста: если мы хотим иметь рабочие места – надо следовать их примеру. В Казахстане слабы рыночные стимулы, поэтому государство вынуждено сочетать протекционизм с принуждением предприятий к технологическому обновлению, вначале «цивилизованными методами (через введение новых стандартов), а затем, если реакции нет – и административными методами. У нас, в отличие от многих других стран, государство поступает наиболее радикально – оно «с нуля» создает новые производства, укрепляя тем самым курс на развитие государственного капитализма. Казахстан должен определиться – как мы будем участвовать в технологическом переустройстве мировой экономики, подчеркнул Н. Назарбаев и выделил приоритетные направления инновационного развития. Здесь он видит три ключевых взаимосвязанных решения. Во-первых, всемерная поддержка нынешней индустрии, которая сегодня приносит стране реальный доход. Во-вторых, диверсификация и непрерывное обновление нашей экономики. В-третьих, последовательное формирование нового инновационного задела, как следующего шага в индустриальном развитии Казахстана
Второй важнейшей темой, которую Президент затронул на новогоднем телемосту, стал малый и средний бизнес. В экономиках развитых стран мира малый и средний бизнес производит до половины и более всего объема совокупного национального продукта. В Германии в сфере МСБ занято 60% трудоспособного населения страны. Этот сектор дает 50 процентов национального дохода этой страны. В малом предпринимательстве работает 48 процентов взрослого населения Великобритании, более 70% в Японии. МСБ производит 46% ВВП Канады, и более 70% в Италии. В США их доля составляет 97%. В Казахстане МСБ занимает пока около 25%. Сегодня в Казахстане действует 800 тысяч субъектов малого и среднего бизнеса, в этом секторе работает 2,4 миллиона человек. Последние 5 лет объем выпуска продукции МСБ вырос в 1,6 раза, с 4,9 миллиарда тенге в 2008 году до 8,3 миллиарда тенге в 2012 году. Глава государства в очередной раз подчеркнул необходимость всемерной поддержки МСБ, сокращении я для него административных барьеров, исключения из практики незаконных проверок, которые он приравнял к коррупционным преступлениям и даже пообещал, что он может вообще ликвидировать государственные конторы, которые будут их практиковать.
Вся атмосфера телемоста была пронизана какой-то праздничной приподнятостью, что и неудивительно – Новый год все-таки. Но если отвлечься от пафоса и рассмотреть ситуацию без розовых очков, она окажется далеко не такой сияющей, как нам хотелось бы. Для этого достаточно вспомнить октябрь прошлого года, когда Президент устроил настоящий разнос правительству страны, без обиняков вскрывая вопиющие упущения в работе практически всех министерств и ведомств, не стесняясь в буквальном смысле слова уничтожительных оценок их работы. Министры сидели, опустив глаза, как провинившиеся школьники. А что им было возразить? Многие объекты Карты индустриализации, даже введенные в действие, не работают. Несмотря на все принимаемые меры, бюрократизм и произвол чиновников растет, малый и средний бизнес подвергается налоговому террору, многие государственные программы повисают в воздухе, регионы не осваивают миллиарды бюджетных средств, растет коррупция… Эта «темная» сторона реальности нашей экономики не только смазывает всю благостную картину достижений, но и пробуждает известный скептицизм в отношении эффективности государственного протекционизма, как стержня экономической политики, по крайней мере – в среднесрочной перспективе. Ведь уже сегодня очевидно – насаждение капитализма «сверху», с помощью колоссальных бюджетных расходов, далеко не всегда эффективно. Контроль над такими предприятиями берет на себя государственная бюрократия – потому что больше некому, а новая инновационная экономика требует создания совсем другого. А именно – живого самовоспрозводящегося рыночного механизма, состоящего из тысяч и тысяч предприятий, где экономические и политические институты обеспечивают привлечение все большей и большей части населения к созданию и распределению национального богатства. И здесь с неизбежностью встает вопрос: способна ли казахстанская экономика достичь назначенных целей, главная из которых – рост богатства населения, без кардинальных политических реформ? У Президента, очевидно, есть ответ на этот вопрос: в своих тезисах о путях развитии экономики он ни словом не упоминает необходимость политических изменений.
Пример Казахстана очень ярок в свете новой политэкономической концепции, объясняющий неравномерное развитие разных стран мира, которая сегодня активно обсуждается в мире. Выдвинули эту концепцию два западных ученых - профессор экономики Массачусетского технологического института Дарон Аджемоглу (Daron Acemoğlu) и гарвардский политолог профессор Джеймс Робинсон (James A. Robinson). Их совместная монография Why Nations Fail ( Почему проваливаются нации) уже успела получить множество хвалебных отзывов от коллег по профессии с мировыми именами, включая и впечатляющую когорту нобелевских лауреатов.
Аджемоглу и Робинсон задались простым вопросом: в чем причины неравномерного распределения богатств в глобальном масштабе? Почему одни нации, при прочих равных условиях, сумели добиться процветания, а другие постоянно скатываются в стагнацию, в бедность и даже нищету? На убедительных примерах они показывают несостоятельность некоторых традиционных политэкономических теорий, которые, например, объясняют такое положение дел географическими факторами, которые могут либо благоприятствовать экономическому развитию (умеренный климат, здоровая среда обитания, обилие плодородных земель и/или минеральных и энергетических ресурсов), либо его тормозить (скудость почв и недр, частые погодные экстремумы, наличие опасных патогенов, сравнительно узкий спектр местных растений и животных, пригодных для одомашнивания и использования в сельском хозяйстве и на транспорте). Другая распространенная гипотеза связывает эту неравномерность с национальными либо ареальными культурными традициями (пример — протестантская этика как двигатель раннего капитализма в классической интерпретации Макса Вебера). Сторонники еще одной модели утверждают, что бедные страны бедны в силу некомпетентности своих лидеров (или, более широко, национальных элит), которые могут быть исполнены благих намерений, но просто не знают, как повысить эффективность народного хозяйства (отсюда следует, что для выхода на траектории устойчивого развития они прежде всего нуждаются в хороших советниках и достаточно щедрой финансовой и технологической помощи от богатых стран-доноров и международных организаций). Аджемоглу и Робинсон с легкостью приводят контрпримеры, из которых следует, что ни одна из этих теорий не проясняет глубинных причин экономической стагнации или регресса.
Аджемоглу и Робинсон приходят к своему оригинальному выводу: бедные страны бедны в основном потому, что власть имущие там следуют политическим курсам, которые блокируют саму возможность долговременного экономического прогресса. Они выбирают плохие пути не по ошибке или неведению, а вполне сознательно, поскольку считают, что тем самым реализуют собственные жизненно важные интересы. Отсюда следует, что адекватное объяснение бедности и богатства народов нельзя выявить в рамках одного лишь экономического дискурса, даже дополненного историческими, географическими и социокультурными моментами. Его надо искать на стыке экономики и политики — конечно, с включением всех релевантных сопутствующих факторов. Объяснение бедности и богатства народов надо искать на стыке экономики и политики
Авторы создают свою оригинальную теорию национального неравенства, используя для этого специально разработанную систему понятий. В ее основе лежит концептуальная оппозиция «инклюзивность-экстрактивность», которую авторы используют для классификации как экономических, так и политических факторов, определяющих уровень национального благосостояния.
Инклюзивными авторы называют те формы экономического устройства, которые с течением времени обеспечивают доступ всё большей части населения к генерированию национального богатства. Они охраняют права собственности, создают равные условия для всех участников экономической деятельности, стимулируют свободные игры экономического обмена и поощряют технологические нововведения.
Напротив, экстрактивные институты ориентированы на концентрацию экономических ресурсов в руках элитарных общественных групп и на отчуждение в их пользу результатов труда остальной части населения. Поэтому они не защищают права собственности широких масс и не создают действенных стимулов экономической активности. Они также подавляют эффективную конкуренцию, тяготеют к консервации способов производства и тормозят или попросту блокируют их замену на более продуктивные формы ведения хозяйства («созидательное разрушение», как этот процесс в конце 1930-х годов определил переселившийся в США австрийский экономист Йозеф Шумпетер).
Инклюзивные политические институты препятствуют монополизации политической власти и в идеале (хотя на практике - всегда с ограничениями) распределяют ее рычаги в духе широты и плюрализма. При этом они обеспечивают эффективную, но не чрезмерную централизацию этой власти, которая позволяет охранять общественный порядок, законность и права собственности, но в то же время обеспечивает свободу экономики, не зажимая ее в узкие тиски жесткого государственного контроля. Напротив, политические институты экстрактивного типа концентрируют власть в руках немногих и не создают механизмов для ненасильственной смены властных элит.
Аджемоглу и Робинсон не раз подчеркивают, что действующие в связке экстрактивные институты при достаточной централизации вполне способны на какое-то время обеспечивать быстрый экономический рост (хрестоматийные примеры — Россия в эпоху петровских реформ и СССР в 1930-60-е годы). Однако они не могут сделать этот рост самоподдерживающимся, и потому устойчивым, по двум основным причинам. Во-первых, он невозможен без постоянных технологических новшеств, которые требуют созидательного разрушения устаревших способов производства. Такое разрушение неизбежно затрагивает интересы власть имущих и подрывает их прерогативы. Поэтому элиты стран с доминирующими экстрактивными институтами опасаются процессов созидательного разрушения и если их и допускают, то только частично и на время. Во-вторых, такие общества беременны политической нестабильностью, которая создает угрозы для экономического прогресса. Уйти от этой опасности невозможно в силу самой природы экстрактивной власти. Она обеспечивает своим носителям уникальные привилегии и возможности, которые привлекают потенциальных инсургентов и подталкивают их к насильственному перераспределению властных полномочий в собственную пользу.
Рассуждения Аджемоглу и Робинсона замечательно повторяют те выводы, к которым пришли многие казахстанские социологи и политологи, которые рассматривали с этой точки зрения Казахстан. Чрезвычайная концентрация политической и экономической власти в руках немногочисленных элит, закосневшие структуры управления обществом, стремительный рост чиновничества, формирующегося в особый класс, нарастание монополизма в экономике, незащищенность бизнес-структур и собственности от разных видов давления со стороны государственных структур, коррумпированная правоохранительная система, создающая всеобщее состояние неуверенности – все это признаки доминирования в стране именно экстрактивных институтов, пока еще, на основе «нефтяных» доходов и старых запасов способных обеспечивать некоторый экономический рост. Но возможности ее для перехода к настоящей инновационной, инклюзивной экономики очень невелики. Политические структуры страны все больше расходятся по своим сущностным характеристикам и целям с провозглашаемыми сегодня экономическими приоритетами. Их неизбежно придется менять и модернизировать, но к этому казахстанская власть, судя по всему, не готова. Ведь на кону стоит главный вопрос – о политической власти в стране. Наоборот, судя по всему, курс на экономическую интеграцию с Россией, где политические структуры также архаичны, а тотальная коррупция государственного аппарата достигла, кажется, невероятных размеров, свидетельствует о стремлении к консервации существующего положения на неопределенный срок, на продолжение попыток модернизации экономики без модернизации политических систем. Вполне вероятно, что и Путин, и Назарбаев искренне убеждены, что такой курс – единственно возможный для сохранение целостности их стран в пору новой технологической революции. Но консервирую свою политическую архаику, такая стратегия может предопределить технологическую и экономическую отсталость и России и особенно Казахстана, где слабость инженерного и научно-технического потенциала еще более очевидна. Здесь, на стыке политики и экономики, решается сегодня будущее страны.
, 
