Кто будет править Россией после 2024 года?

Андрей Колесников, Денис Волков
Московский центр Карнеги

Российские эксперты провели исследование, результаты которого пугающе применимы к Казахстану. Существенная часть элиты напряженно ожидает 2024 год лишь из-за того, что необходимо подготовиться к любому решению о транзите власти, которое будет принято очень узким кругом лиц.

Ключевые выводы аналитиков:

• Главной заботой российского истеблишмента на период с 2018 по 2024год является не модернизация страны, а обеспечение плавного и безопасного для политических, управленческих и бизнес-элит транзита власти.
• Принципиально важный момент в характеристике системы— высокая степень участия государства в экономических, политических, бизнес-процессах. Задача «гражданских» и технократических элит — сохранять систему в устойчивом состоянии, силовых — определять политическую и идеологическую рамку.
• Перемены не являются целью системы, но, поскольку спрос на них есть, они имитируются. Cистема пока в состоянии имитировать перемены, что среди прочего означает ее технократическое улучшение без изменения политического фундамента.
• Оба основных сценария— «Путин остается» и «Путин уходит, но оставляет преемника» — спокойно воспринимаются и принимаются большинством населения и элитами. Возможность любого сценария остается открытой. Не способные повлиять на ход событий, элиты готовы и дальше адаптироваться к изменениям в системе, ее стагнации и даже, как выразился один из респондентов, к ее «угасанию».
• Основным актором во всех процессах в России и главным работодателем является государство. Система управления строится на презумпции всезнания государства и его бюрократии иабсолютизации государственного контроля. Государству нужна новая технократическая элита, задача которой поддерживать приемлемый для политической системы уровень работоспособности. Базовая идея технократического транзита состоит в том, чтобы, не меняя (не укрепляя) институты и не вводя политическую демократию, поменять лица во власти.
• Сторонники технократической мобильности уверены: назначения новых технократов на среднем уровне государственной пирамиды будут постепенно оказывать давление на назначения на верхнем уровне; кадры будут просачиваться вверх, постепенно повышая качество управления в целом.
• Основными лимитирующими элементами технократических изменений являются власть силовиков и обязательное согласование с ними всех назначений. Абсолютная политическая лояльность ключевых кадров важнее технократической эффективности, не говоря уже омодернизационных устремлениях. Фильтр политической лояльности остается основным.
• Важное ограничение технократического подхода респонденты видят втом, что чиновники-технократы ответственны в первую очередь перед федеральным центром, а не перед гражданами. Такой механизм подконтрольности нередко ведет к «культу отчетности» и формальному достижению заданных целей.
• Содержательная модернизация замещается цифровизацией как технократической сверхзадачей, азначит, «цифра» едва ли станет зоной и драйвером модернизационного и кадрового прорыва.
• Возможны ли изменения к лучшему? Опрошенные инвесторы ипредприниматели едины во мнении: нет. С точки зрения инвесторов, главными проблемами являются негативный имидж России и отрицательное влияние силовиков на бизнес-климат.
• У бизнеса, как отечественного, так ииностранного, нет серьезных мотивов верить в модернизационные устремления государственных элит. Цитата из экспертного интервью: «Успешный бизнес тот, который избежал внимания государства, в том числе господдержки».

«Почему вы считаете, что 2024 год какой-то особый и всё изменится? Не вижу причин каким-то образом его выделять», — сказал нам один из наших респондентов, вовлеченных в серьезные политико-управленческие процессы. Он имел в виду, что система, которая сложилась за двадцать лет правления одного и того же человека, вряд ли изменится — с ним или без него. К тому же мнению склонялись многие из наших собеседников, у которых мы выясняли, как переживут элиты — управленческие, политические, предпринимательские — период транзита в год окончания срока президента Владимира Путина.

И тем не менее есть многочисленные сценарии, ожидания, надежды, связанные с 2024 годом. Не говоря уже о том, что до него надо дожить. Управленцам — удержать страну от катаклизмов и улучшить ее жизнь в соответствии с новыми установками. Политикам — сохранив лояльность первому лицу, сохранить себя. Бизнесменам, отечественным и иностранным, — попытаться развивать свое дело в условиях усиления государственного вмешательства в экономику, или уйти из бизнеса, или уехать из страны.

Осенью 2018 и весной — летом 2019 года мы провели две серии экспертных интервью с людьми, которые в той или иной мере обеспечивают обучение технократических элит (курсы, лекции, программы подготовки, консультирование лиц, принимающих решения), изучают эти элиты, а также наблюдают эти процессы с точки зрения бизнеса. Все наши респонденты так или иначе вовлечены в переход страны из политического цикла 2018–2024 в период после президентских выборов: кто-то — непосредственно участвуя в нем, иные — как сторонние и включенные наблюдатели¹.

Никто из наших собеседников не питал иллюзий относительно готовности высших должностных лиц государства (назовем их суперэлитой) к демократизации политической системы, либерализации экономики и в целом к модернизации государства и общества. Но никто и не рисовал апокалиптических сценариев революции или развала страны из-за неэффективности построенной за 20 лет системы государственного капитализма и политической автократии.

Элиты, не способные повлиять на ход событий, готовы и дальше адаптироваться к изменениям в системе, ее стагнации и даже, как выразился один из респондентов, к ее «угасанию». Собственно, одна из задач управленческой элиты состоит в том, чтобы, не меняя политическую рамку и политические основания системы, продлить это «угасание» и (или) все-таки обеспечить приемлемый уровень развития, прежде всего социально-экономического.

От новых технократизированных элит не требуется участие в процессе принятия собственно политических решений — в области «геополитики», внутренней и внешней политики. Их дело — поддерживать приемлемый для политической системы уровень потребительского оптимизма, помогать режиму избегать чрезмерного социального напряжения, а также решать повседневные проблемы — то есть обеспечивать высшему политическому классу нормальный социальный фон для дальнейшего правления в рамках государственного капитализма. Отчетность исключительно перед «верхами» — отнюдь не перед гражданами.

Технократизация — это инструмент проведения такой политики. Дигитализация, цифровая трансформация — заменители модернизации во всех сферах жизни, субституты демократизации и либерализации. Наблюдающийся акцент на региональной политике — вполне естественное стремление в столь большой стране, как Россия, обеспечивать равномерно распределяемый приемлемый уровень социально-политических настроений и экономического развития. Целеполагание здесь сугубо прагматическое, измеряемое контрольными цифрами (не всегда четко верифицируемыми, взятыми «с потолка») и KPI (показатели достижения успеха, от англ. Key Performance Indicator).

Инструментально этот подход проявляет себя, например, в технологии реализации национальных проектов, своего рода заменителей советских пятилетних планов. Институты демократии при проведении такой политики не нужны, а вместо институционального подхода (использование институтов демократии и рынка) применяется подход «проектный», технократический.

Путинская система нащупывает точки сохранения социального и политического равновесия до конца политического цикла и далее. Основным актором и главным работодателем является государство. Система управления строится на презумпции всезнания и всемогущества государства и его бюрократии, на абсолютизации государственного контроля (отсюда пристальное внимание к целевому расходованию средств и попытки избирательной борьбы с коррупцией). Государство приходит во все сферы, его интервенции в экономику становятся основным стимулом роста, оно строит параллельное гражданское общество, отзеркаливая низовые инициативы и «перекупая» гражданских активистов, предлагая им государственные гранты и — одновременно — список ограничений в поведении. Поглощая и втягивая в себя гражданский сектор, государство старается контролировать и частный бизнес: всё сколько-нибудь живое в предпринимательской сфере вынуждено как минимум учитывать государственный интерес в своей работе или прямо сотрудничать с бюрократией. Симптоматичным примером может служить фактическое принуждение бизнеса к участию в реализации нацпроектов — программах развития страны, утвержденных указом президента в мае 2018 года.

Эти процессы обусловлены прежде всего политической рамкой, которая предопределяет все модели поведения всех политических, управленческих, социальных групп.

Политическая рамка транзита элит

Главная забота российского истеблишмента на период 2018–2024 годов — не модернизация страны, а обеспечение плавного и безопасного для политических, управленческих и бизнес-элит транзита власти. А значит, изменения не затронут политические основания системы — централизованной и государственно ориентированной, авторитарной и в высокой степени персоналистской.

Разговор о транзите системы, ее выживании после 2024 года — это и оценка механизмов передачи власти. Возможность ухода Путина зависит от того, удастся ли в ближайшие четыре с половиной года найти схему транзита, безопасную как лично для него, так и для базовых оснований режима. Под транзитом мы необязательно понимаем уход Путина или «переход к демократии». Речь идет и о передаче власти в принципе, в силу требований Конституции. Без изменений — политических или экономических — система обречена на быструю или медленную эрозию, но наши респонденты убеждены, что Путин ничего фундаментально менять не будет. И все их ожидания связаны с ответом на вопрос о том, до какой степени глава государства готов (или не готов) изменить систему, чтобы она осталась хотя бы в какой-то степени работоспособной…

… Перемены не являются целью системы, но, поскольку спрос на изменения есть, власти их имитируют. Например, цифровизация выдается за модернизацию, или же анонсируется идея «прорыва» — без всяких на то стимулов и даже уточнения, что это такое. Пока еще система в состоянии имитировать перемены (что среди прочего означает ее технократическое улучшение без изменения политического фундамента), которые не сопровождаются существенными изменениями в ней самой. Во всяком случае такой точки зрения придерживается большинство наших респондентов: процесс имитации может оказаться вполне управляемым и приемлемым как для элит, так и для обычных людей. Можно спорить о том, не стало ли «путинское большинство» в результате экономической стагнации суммой политических меньшинств и не размывает ли это национальный консенсус. Но пока система способна справляться с проявлениями социального недовольства (пусть всё чаще и методами репрессий, а не пропаганды и кооптации соперников⁴) и удерживаться в состоянии относительного политического равновесия.

Что касается самой техники передачи власти, то для Путина, конечно, важно найти к 2024 году такую же фигуру, какой он был сам для Бориса Ельцина, — в случае если президент решит уйти со своего поста, не утратив при этом привилегированного положения национального лидера, отца-основателя системы.

Задача силовых элит — определять:

1. идеологическую рамку— культивировать национализм, имперскую идеологию и политику (аннексия Крыма), противостояние Западу, традиционализм, психологию осажденной крепости, самоизоляцию, в том числе экономическую (в пользу импортозамещения и интенсивного вмешательства государства в экономику);
2. внутри- ивнешнеполитическую линию — перенаправлять основные финансовые потоки в свою сторону, торгуя угрозами, которые только они якобы способны предотвратить.

Это та модель, которая должна, в представлении силовых и идеологических элит (прежде всего из администрации Кремля), пережить 2024 год.

…Наряду с нормальными механизмами передачи частной собственности по наследству формируется схема передачи по наследству государства как актива, причем в рамках всего нескольких десятков семей.

Конечно, речь идет не о всей стране, но о весьма важных и дорогих фрагментах собственности. Главная проблема для такого транзита «суперэлит» состоит в том, что «сращенную с государством собственность по наследству передать невозможно» (цитата из экспертного интервью): если отцы выпадают из системы власти, то сыновья перестают быть успешными бизнес-лидерами. Иными словами, всё зависит от сохранения контроля над политической властью. Политическая «семья» предыдущего президента Бориса Ельцина сохранила по крайней мере возможности для относительно спокойного и безбедного существования, но масштабы «наследства» «семьи» Путина, если мерить их должностями, недвижимостью, активами, несравнимо более значительны.

Соответственно, высшая элита заинтересована в преемственности политической власти потому, что это обеспечивает преемственность экономической власти. Только в этом случае удастся сохранить модель «власть = собственность» и после 2024 года.

Удерживать президентские рейтинги от дальнейшего заметного падения помогают отсутствие политической конкуренции и контроль государства над основными телеканалами. Искусственно созданная, зашитая в саму конструкцию российской политической системы безальтернативность Владимира Путина — один из основных инструментов поддержания легитимности власти. Сегодня безальтернативность выражается в том, что снижение рейтингов президента не сопровождается ростом общественного доверия ни к каким другим политикам. Если пару лет назад на фокус-группах люди объясняли свою поддержку Путина тем, что он чего-то достиг («заставил Запад уважать страну», «вытаскивает Россию» из «пропасти», в которую государство скатилось в 1990-е годы, и пр.), то сегодня всё чаще звучат ответы в духе 2012 года: «Если не Путин, то кто?» Такие же настроения звучат в опросах общественного мнения: до 43 % россиян объясняют доверие населения Владимиру Путину именно тем, что «люди не видят никого другого, на кого еще они могли бы положиться». И это самый высокий показатель с 2001 года, когда такой вопрос был задан впервые.

При этом в общественном мнении проблемы 2024 года не существует. Более половины российского населения сегодня по-прежнему хотели бы, чтобы после истечения нынешнего президентского срока Владимира Путина он и дальше оставался на посту президента страны. Это в полтора раза больше, чем в 2012 году (хотя даже при тогдашнем уровне поддержки и на фоне массовых общероссийских протестов Владимир Путин всё равно выиграл бы выборы в первом туре). И, несмотря на снижение рейтингов после проведения пенсионной реформы, готовность голосовать за Владимира Путина сегодня больше, чем восемь лет назад (40 % россиян в июле 2019 года против 31 % в ноябре 2011 года).

При обсуждении возможных кандидатур на фокус-группах чаще всего звучит имя Дмитрия Медведева. Он хотя и не самый популярный после Путина политик, но уже был в президентском кресле, а сейчас занимает пост премьер-министра, поэтому в глазах людей оказывается наиболее вероятным кандидатом на президентскую должность. Вслед за Медведевым называют политиков в соответствии с рейтингом доверия. Чаще других звучит имя министра обороны Сергея Шойгу, реже — главы МИДа Сергея Лаврова, мэра Москвы Сергея Собянина и коммуниста Павла Грудинина. Всё это кажется несколько странным, но таково массовое общественное мнение, которое обладает очень серьезной инерцией.

Многие считают, что преемником станет человек, которого, по словам респондентов, мы не знаем или не замечаем, так как он сегодня не находится на первых позициях. Респонденты ссылаются на недавнюю историю: ни Путина, ни Медведева до их назначения в преемники тоже никто всерьез не рассматривал. А значит, и на этот раз может быть так же: за год до выборов появится человек, абсолютно новый, «не приевшийся». Это обязательно будет «приличный», «достойный» человек, которого нам «подберут». По мнению респондентов, им может стать выходец из спецслужб или военный и, конечно, человек с опытом государственного управления — губернатор, региональный руководитель или некий «государственный советник». Поддержка Путина непременно сыграет преемнику в плюс — так думают даже те, кто не поддерживает нынешнего президента, но признает его популярность у большей части населения.

Оба основных сценария — «Путин остается» и «Путин уходит, но оставляет преемника» — сегодня воспринимаются большинством населения спокойно, люди готовы принять любой из них. А значит, возможность любого варианта остается открытой…

Средний представитель сегодняшней элиты — это «маленький Путин». Ключевое ограничение управленческих решений и политического поведения такого рода руководителей — действия с оглядкой на общую атмосферу в стране в логике: «Если бы на моем месте был Путин, как бы он поступил?»

Разумеется, власть в России немонолитна, она распределенная. Ручное управление с самого верхнего уровня охватывает ничтожный процент всех принимаемых в стране решений. Скорее, это управление носит дидактический характер — с примерной демонстрацией механики принятия решений. Но Путину совершенно нет необходимости вмешиваться во все процессы: управленческие решения, судебные вердикты, обвинительные заключения артикулируются, выносятся, применяются с учетом его потенциальной позиции по любому вопросу. В существенной части случаев эта позиция «воображаемого Путина» неправильно интерпретируется, и вот тогда приходится включать механизм ручного управления, исправляя серьезные ошибки, эксцессы исполнителей, результаты корыстолюбия и глупости чиновников, преследующих в основном личные (клановые) интересы.

Существенная часть элиты напряженно ожидает 2024 год лишь в том смысле, что необходимо подготовиться к любому решению о транзите власти, которое будет принято очень узким кругом лиц. Каким будет это решение — не слишком существенный вопрос. Главный вопрос — стратегия и тактика выживания. О том, что собой представляет такая элита, безжалостно и точно сказал оппозиционный политик, депутат Псковского областного Собрания депутатов от партии «Яблоко» Лев Шлосберг: «Я не верю в нынешнюю российскую элиту. Элита несет ответственность перед обществом, элита должна выражать свое мнение, высказывать в том числе царю, уж если он есть, то, что она думает. В этом ее функция. Элита должна быть смелее общества, быть более открытой и более принципиальной. Тогда она может называться элитой. А вот это сборище, слушающее послание президента Федеральному собранию, — это нечто неприличное, это не истеблишмент, это не авангард общества. Это люди, постыдно пользующиеся благами власти, продавшие душу за лояльность и благонадежность».

Возможности модернизации в рамках существующего в России политического режима ограничены, если не сведены на нет. Управленческие и бизнес-элиты это прекрасно понимают, но совершенно не способны и не хотят преодолевать препятствия для модернизации, тем более строить коалиции за нее. Решение о том, куда двигаться стране, будет приниматься без учета мнения элит. Они здесь массовка, или наблюдатели, или партер, не более того. На решение такого рода скорее могут повлиять — и то в невысокой степени — процессы, происходящие в российском гражданском обществе³⁵.