Каким будет 2021 год для российского режима и общества

Татьяна Становая, Московский центр Карнеги

Система потребляет саму себя, а каждый элемент пытается выжить по отдельности, за счет соседа. Общество в такой ситуации оказывается заложником этой гонки на выживание и расходным материалом в политических экспериментах.

2020 год стал настоящим шоком для всего мира – пандемия радикально изменила работу государств, экономик, частную жизнь буквально каждого. Однако для России этот год был бы переломным и без коронавируса: по итогам конституционной реформы в стране выстроен новый политический режим, который функционирует по иной логике, иначе выстраивает отношения с обществом и оппозицией, по-новому реагирует на проблемы. Многое из того, что казалось в этом году исключительным и невероятным, в ближайшем будущем может стать новой нормой.   

Уходящий Путин

Пожалуй, главной политической спекуляцией года были рассуждения о возможной отставке Путина. Ничего подобного не произошло, и, тем не менее, одна из главных особенностей новой реальности – это постепенное, но неумолимое вымывание Путина из процесса принятия решений. Даже если Путин никуда и не уйдет, он все равно удаляется от управленческой рутины.

«Путин в бункере» – ключевой образ президента в пандемию – появился неслучайно. С одной стороны, он постоянно на телеэкранах. С другой – такое присутствие парадоксально сочетается с его практическим отсутствием: он комментирует, критикует, хвастается успехами, но сам только наблюдает и просит подготовить предложения.

Если посмотреть на управленческие решения уходящего года (не считая конституционной реформы), то все они были предложены и разработаны правительством, губернаторами, депутатами, сенаторами, администрацией президента и силовиками. Созданная Путиным система, раньше замкнутая на одного человека, начала оживать и хаотично действовать.

Раньше многие внутри режима боялись проявить инициативу и сделать шаг без согласования с Путиным. Теперь бездействие становится опасным, что заставляет активно и демонстративно действовать. Ставшая привычной отстраненность Путина дополнилась резко выросшей активностью аппарата.

Президент стал охотно делегировать важнейшие вопросы государственного управления: публичную политику – своей администрации, борьбу с оппозицией – ФСБ, экономику – правительству, пандемию – губернаторам. Достаточно сказать, что 2020 год стал первым за все время правления Путина, когда он наконец доверил управление страной действительно сильному правительству с серьезным мандатом на принятие решений.

Путин публично присутствует, но почти ни во что не вникает, постепенно превращаясь из демиурга в ведомого. От него уже не исходят решения – будь то борьба с высокими ценами на сахар (по подсказке администрации), разгром внесистемной оппозиции («не его уровень») или посадка видных журналистов.

Путин постепенно превращается в символ. Он все еще гарант стабильности, но слишком увлечен глобальными вопросами и недоступен для решения бытовых. В результате персональный фактор слабеет, автократ замещается «коллективным Путиным» – искусственной коалицией технократов и силовиков, которые уже в ежедневном режиме подменяют президента. Причем такого, которого они придумали себе сами.

Коллективный Путин – это безликий механизм из сотен тысяч технократов, действующих исходя из консервативных, охранительных побуждений. Действующих инерционно, автоматически, неразборчиво и бескомпромиссно.

Коллективный Путин не способен брать на себя политическую ответственность, потому что она подразумевает ориентированность на социальные настроения, на легитимность снизу, а в нашем случае она исключительно президентская. Замкнутый на себя, не подконтрольный и не подотчетный никому аппарат учится действовать от имени воображаемого Путина с молчаливой санкции Путина настоящего.

Получив такой карт-бланш, аппарат противопоставляет себя обществу, причем делает это в условиях эрозии традиционных институтов представительной демократии и снижающегося доверия. Государство начинает превращаться в репрессивную машину, работающую в автоматическом режиме – она переламывает без разбора, без понимания и сострадания, ради защиты воображаемого консервативного Путина и с опорой на воображаемое «путинское большинство», которого давно уже нет. 

В новом году, независимо от формальных решений, Путин фактически будет уходить – дальше устраняться от рутины, делегировать решения окружению, закрываться от мелких проблем. Окружение будет отвечать взаимностью, выстраивая свое взаимодействие с президентом на базе трех задач – обеспечение психологического комфорта президента, демонстрация полной подконтрольности ситуации и бесконечные доклады о беспрецедентных успехах.

Все это не обойдется без последствий: Путин будет все больше выглядеть фигурой отстраненной и слабоинформированной, одновременно вырастет активность бюрократии всех уровней, формальные и неформальные правила девальвируются, хаотизируя государственную политику в целом. На практике это будет означать противоречащие друг другу решения, новые потоки шокирующих законодательных инициатив, нарастающую самодеятельность силовиков и радикализацию повестки. 

Новая широта враждебности

2020 год стал, пожалуй, самым тяжелым для несистемной оппозиции. Трудности сыпались на всех уровнях: и на законодательном (инициативы о борьбе с иностранным влиянием, иностранных агентах, клевете в интернете), и на политическом – теперь несистемность фактически приравнивается к преступлению, а силовики получают мандат на подавление всего антипутинского. Отравление Навального полностью вписывается в эту логику. 

Наступающий год дает немало оснований для мрачных ожиданий. Самоустранение Путина становится уже не самостоятельным решением главы государства, а потребностью системы – слишком затратно и долго ждать вмешательства (причем часто некомпетентного) демиурга, когда проще и быстрее решать все внутри на более низких уровнях.

Инициатива постепенно переходит в руки аппарата, стремящегося держать Путина изолированным, а это, в свою очередь, потребует более изощренной и тотальной системы контроля над обществом. В противном случае любые катаклизмы будут работать на возвращение и более активное участие Путина, что слишком обременительно для аппарата.

Режим становится нетерпимым к любым проявлениям альтернативности, самостоятельности, он утрачивает способность к диалогу. Это результат того, что он ориентирован на Путина как источник легитимности, а не на общество. Отсюда неизбежный рост напряжения между государством и обществом, где все, что не пропутинское, становится подозрительным и потенциально опасным. 

В новом году можно ожидать эрозию системного поля. Криминализация внесистемной оппозиции ведет к тому, что понятие «системность» утрачивает свой смысл. Кремль делает ставку исключительно на «своих» – не лояльных, а подконтрольных, а значит, одной системности уже недостаточно для легитимного существования, и она ничего больше не гарантирует. Это спровоцирует новые конфликты между системной оппозицией и властью, приведет к попыткам заместить старую думскую оппозицию синтетическими симулякрами, к усилению региональной несистемности существующих партий. 

Все это может коснуться не только политических сил, но и других институтов – СМИ, экспертной среды, социальных сетей. В зоне особых рисков те медиа, которые регулярно предоставляют площадку для несистемной оппозиции, а также оппозиционно настроенные авторы популярных телеграм-каналов и журналисты. Наступающий год может запомниться еще более масштабным и изощренным ужесточением и законодательства, и правоприменительной практики в отношении всего «враждебного». 

Нейтрализация общества

В 2016 году Путин сделал выбор в пользу методологов, пригласив их управлять внутренней политикой России. Методологи управляют кризисами и проблемами через формирование схем, создание смыслов, программирование общества и бесконечные KPI для контроля над процессами. В первые годы все это имело достаточно ограниченное применение, но в 2020 году расцвело пышным цветом – на фоне конституционной реформы, пандемии и войны с несистемной оппозицией методологические практики оказались в авангарде управления внутренней политикой.

Формировать настроения, создавать образы будущего, программировать, задавать систему ценностей и координат для правильного и неправильного поведения – все это начинает воплощаться на практике. Конституционная реформа и последовавшее за ней голосование за поправки были ярким примером того, как методологи решают политические задачи – выстраивают максимально подконтрольный процесс, обеспечивающий гарантированный результат, заведомо запрограммированный в механизме его реализации. И реформа, и голосование изначально были продуманы так, чтобы исключить любой протест или слабый результат. 

Теперь есть основания полагать, что в наступающем году все внутриполитические процессы переведут в режим такого референдумного управления. Минимизация политических дискуссий и рутинизация политических действий, тотальный контроль и формирование искусственного, ложного выбора – все это будет использовано на выборах всех уровней – и регионального, и федерального.  

Отсюда вытекает вопрос о судьбе несистемной оппозиции. Многие годы Кремль хоть и держал ее в безопасной для себя резервации, но допускал ее существование. В 2020 году этот баланс был разрушен, и даже несистемный статус реальной оппозиции перестал устраивать власти.

Для этого есть три основания. Во-первых, умное голосование позволило вмешиваться в системный выборный процесс и приводило к кризисам, вроде того, что случился в Москве летом 2019 года. Во-вторых, слишком агрессивное вторжение в публичную повестку – антикоррупционные расследования и критика власти при атрофированной способности последней противопоставить этому что-либо вразумительное. В-третьих, окончательный перехват инициативы силовиками – несистемная оппозиция стала вопросом безопасности государства. Отравление Навального обозначило переход к войне на взаимное уничтожение.

Сам Навальный ставится перед непростым выбором – либо оставаться в эмиграции, что, понятно, затруднит его политическую активность, либо возвращаться с практически неминуемой угрозой реальной посадки.

Несистемность становится в понимании режима синонимом враждебности и воспринимается теперь не столько как конкретные антипутинские активисты, сколько как потенциально массовое обезличенное явление. Прежде для попадания в категорию несистемной оппозиции нужно было соответствовать двум критериям – иметь политические амбиции и антипутинские взгляды.

Теперь несистемность – это категория механическая, власть записывает туда автоматически, если сталкивается с набором определенных раздражителей. Такими раздражителями могут быть критические или просто «неполиткорректные» высказывания, начиная с сомнений в канонической интерпретации роли СССР во Второй мировой войне и заканчивая публично высказанным доверием к расследованию Bellingcat о Навальном.
Режим после конституционных поправок стремится создать систему предохранителей от дестабилизации, механизм для идентификации «свой – чужой». А все элементы власти участвуют в формировании этого механизма, с учетом их функционала и понимания «безопасности» и «стабильности».

Проблема в том, что за всем этим нет единого центра принятия решений, выверенной стратегии, долгосрочного взгляда или плана на будущее. Формирующийся механизм идентификации враждебности и борьбы с ней – это тактический, приспособленческий способ выживания системы, множество элементов которой действуют более-менее по одной логике, но соревнуются между собой за первенство и ресурсы, часто жертвуя долгосрочными приоритетами системы в пользу узкокорпоративных.

Иными словами, система потребляет саму себя, а каждый элемент пытается выжить по отдельности, за счет соседа. Общество в такой ситуации оказывается заложником этой гонки на выживание и расходным материалом в политических экспериментах.
Наступающий год обещает быть трудным и опасным для всех более или менее независимых групп гражданского общества, реальной оппозиции, независимых журналистов и блогеров, всех тех, кто задает власти вопросы и требует ответов. Уходящий год показывает, насколько уязвимы и общество, и оппозиция перед режимом, который почти не встречает в своих действиях серьезного политического сопротивления.

Однако и у режима запас прочности не бесконечен. Падение уровня жизни и снижение доверия к власти в сочетании с утратой последней способности к адекватной коммуникации и идентификации проблем будут вести к росту социального раздражения, увеличению числа локальных вспышек протеста, появлению новых конфликтных точек. Путин может, но не хочет принимать многие решения, а коллективный Путин хочет, но далеко не все может. А новая система нейтрализации общества и подавления враждебности на практике может вызвать непредсказуемые последствия.