Как работает российский режим после трансформации 2020-21

Татьяна Становая, Московский центр Карнеги

Перемены 2020-2021 годов оказались настолько стремительными и глубокими, что сейчас можно говорить о перерождении российского режима. Вопросы о преемниках, о переменах, о пересмотре курса стали неактуальными – система готовится к долгому периоду консервации и введению жесткого регламента политического поведения. Все делится на прорежимное и антирежимное, то есть криминальное.

Сегодня мало кто сомневается в том, что российский режим приобрел новое качество. Обнуление президентских сроков, покушение на Навального, цунами из новых запретов и репрессий – все это показывает, что механизмы функционирования политической системы в России резко изменились.

Как это отражается на процессе принятия решений? Как сказывается на работе госаппарата? Пока самый очевидный результат трансформации режима – это ужесточение репрессий и разгром внесистемной оппозиции. Однако важные перемены идут и внутри системы власти, и их последствия дадут о себе знать уже в ближайшем будущем.

Механизация и рутина

Одно из главных новых свойств российского режима – это низкая координация действий его ключевых элементов. Общий консервативный тренд усилился, но высший политический контроль ослаб, а процесс принятия решений фрагментировался. В России больше не существует старой системы курирования внутренней политики, которая многие годы охватывала широкий спектр проблем и деятелей, позволяя выстраивать политическое пространство под нужды Кремля.

Эта система начала разрушаться еще в 2016 году, когда куратором внутренней политики стал Сергей Кириенко. Тогда попытки выстроить управляемую конкуренцию сменились администрированием, гибкость в разрешении конфликтов – катком методов Ярина – Ткачева, сделки – ультиматумами.

К 2020 году окончательно оформилось размежевание между системным полем, за которое отвечали кураторы из президентской администрации, и внесистемным – им плотно занялись силовики. Последнее привело, по сути, к криминализации внесистемной оппозиции – какие кураторы, такие и инструменты.

В результате образовался управленческий вакуум, когда политические проблемы – вроде разоблачения злоупотреблений власти, протестов, выдвижения на выборах – власть стала решать методами борьбы с криминалом. Если раньше политические репрессии были точечными и скоординированными, то сейчас они стали валиться стихийно и без разбору.

Преследования теперь направлены не только против конкретных оппозиционеров и их структур, а вообще против протеста как явления. Причем понимается протест максимально широко – антирежимным действием считается не только выход на улицу, но и куда менее заметные вещи, вроде постов в соцсетях, ретвитов, да и вообще любой критики режима и его ценностей (отсюда, например, борьба за правильную интерпретацию истории). То есть власть не собирается останавливаться на разгроме внесистемной оппозиции – преследования за нелояльность будут усложняться, а спектр запретов расширяться.

Подавление протеста, понятого настолько широко, требует куда более масштабных и обезличенных репрессий – полной и слепой зачистки политического пространства. Причем такая зачистка превращается в рутину, плохо координируется и ведется без внятной стратегии или анализа последствий.

Производство новых ужесточающих законов поставлено на конвейер, потому что теперь это самый простой способ заработать политический капитал. Если сегодня думская комиссия по расследованию фактов иностранного вмешательства предложила набор новых запретов, то завтра комиссия Совета Федерации по защите государственного суверенитета должна ответить на это собственными протекционистскими идеями.

Образуется снежный ком законодательной активности, гонка на опережение – кто больше, кто жестче, кто непримиримее. Пытаться плыть против этого запретительного потока подобно политической смерти. Постоянные ужесточения становятся формой существования и необходимым условием выживания в политике. А значит, российский политический класс будет все более консервативным и радикально антилиберальным, вычищая из своих рядов всех сомневающихся и колеблющихся.

С этим связана еще одна особенность обновленного российского режима – демонстративное пренебрежение законом и юридическими процедурами. Прежде власть старалась так или иначе соблюдать приличия, сохранять хотя бы внешнюю легитимность своих решений. Недельное голосование за поправки на пеньках, выездной суд над Навальным в Химках, обратная сила новых запретов на участие в выборах – все это указывает на то, что законность перестала быть ценностью для власти.

Теперь режим в своих решениях переходит фактически на логику военного времени и воспринимает угрозу со стороны внесистемной оппозиции как чрезвычайную ситуацию, оправдывающую отход от норм и правил. Сегодня действовать по закону – значит цацкаться с врагами, проявлять слабость и нерешительность, а может, даже и заниматься политическим саботажем. Отсюда демонстративное пренебрежение процедурами – это способ показать лояльность и готовность биться с врагами в условиях военного времени.

Коллективная безответственность

В обновленном российском режиме изменился не только механизм принятия решения, но и состав тех, кто их принимает. Сильные фигуры выбывают из публичной власти, а на смену им идут малозаметные и понятливые исполнители. Вместо ручного управления Путина первых двух сроков сегодня мы видим фрагментированное поле тысяч ручных управлений на уровне силовых структур, федеральных и региональных органов власти, парламентариев и пропутинских активистов.

Президент Путин, который и так давно отошел от рутины, после обнуления сроков стал для правящей элиты вечным. Из устранившегося демиурга он окончательно превратился в бесконечный фон. Фон статичный, рамочный – его учитывают, ему пытаются соответствовать, но он не развивает, а консервирует систему. Как ядро Земли, он обеспечивает притяжение, но имеет слабое отношение к земным заботам.

Рутинизация репрессий, их неразборчивость и масштабность приводят к тому, что ими теперь занимается не узкий круг лиц, а тысячи служащих, каждый из которых по отдельности никакой политической ответственности не несет. Если раньше любой политизированный арест вызывал разговоры о том, кому этого выгодно, то сейчас этот вопрос теряет смысл. Преследования перешли в режим автопилота – не важно, кого берут, важно взять хоть кого-то. В результате все, кого можно хоть как-то притянуть под определение «антирежимный», оказываются под угрозой вне зависимости от статуса и связей.

Коллективная безответственность означает, что происходящему трудно противостоять. В него трудно вмешиваться, обращаться за защитой и помощью. Кураторы внутренней политики не чувствуют ответственности за происходящее с Навальным, потому что им занимается ФСБ. А ФСБ не чувствует никакой ответственности за политические риски, связанные с преследованиями оппозиционера, потому что это головная боль кураторов из президентской администрации.

Снижение уровня принятия решений о репрессиях ведет к произволу, где стратегией не занимается никто, а президент, как постоянно разъясняет Песков, не отвлекается на вопросы «не его уровня». Политическими проблемами занимаются и все, и никто, из-за чего «оппозиционность» становится токсичной даже в быту. За участие в митингах, лайки, критические высказывания отчитывают родителей в школах, отчисляют студентов, увольняют с работы.

В кампанию «политического сдерживания» включаются организации всех типов – корпорации, надзорные органы, учебные заведения, не говоря уже о силовиках. Если раньше система управления политикой строилась по функциональному принципу, то сегодня – по отраслевому. Этим занимаются не политтехнологи, а руководители компаний, начальники кадровых служб, ректоры университетов, директора школ.

Система стремится автоматически изжить из себя все оппозиционное, как источник потенциальных проблем и угрозу собственной стабильности. Борьба с оппозиционностью внутри себя становится проявлением инстинкта самосохранения – и в частных корпорациях, и органах власти, и в системных партиях.

Консервация и воспитание

Курс на уничтожение внесистемной оппозиции во многом связан с тем, что президент Путин, по всей видимости, убежден, что в России удалось сформировать стабильную политическую систему с прочной и ответственной партией власти, конструктивной системной оппозицией, здоровой конкуренцией. Это успех, который теперь нужно лишь поддерживать. Именно поэтому не стоит ожидать ни радикальных перемен в «Единой России», ни появления новых серьезных партийных проектов, ни пересмотра отношений власти и системной оппозиции.

Системное поле отстроено, запроса от власти на перемены нет, а все силы системы брошены на защиту сложившегося порядка. Кураторы внутренней политики, по большому счету, до внутренней политики не допускаются, политика в классическом смысле слова становится внесистемной и переходит в зону ответственности силовиков. А кураторам не остается ничего другого, кроме как заниматься воспитанием и просвещением народа.

Именно на воспитание направлен целый поток проектов и инициатив власти, которые должны помочь взрастить «правильную» элиту и подавить деструктивное поведение. «Лидеры России», «Россия – страна возможностей», волонтеры, общество «Знание» с Илоном Маском – все это призвано показать обществу пример патриотичного политического созревания.

Впервые за многие годы поисков «образа будущего» появляется образ идеального гражданина позднего путинского режима – просвещенный патриот. Власть стремится подробно прописать все возможные варианты поведения, когда за лояльность полагаются бонусы, а для борьбы с девиантным поведением формируется детализированная система наказаний.

Тот же закон о регулировании просветительной деятельности, возмутивший не только преподавательское сообщество, но и РПЦ, и IT-сектор, и Счетную палату, – яркий пример того, как задается новая система координат «что такое хорошо» и «что такое плохо». Тут важен даже сам факт регламентации – готовность следовать процедурам, навязанным властью, становится тестом на лояльность.

Попытка решать социально-политические проблемы через воспитание подразумевает, что власть не признает дееспособности российского общества, его права принимать решения. Отсюда замещение выборов повсеместными плебисцитами – формальным утверждением заранее подготовленных решений.

Новое делегирование

В свои первые два президентских срока Путин выстраивал систему управления, делегируя определенные направления своим близким соратникам, многие из которых до сих пор остаются влиятельными деятелями режима. Нефтяная сфера досталась Игорю Сечину, газовая – Алексею Миллеру, ВПК – Сергею Чемезову и так далее.

Однако сегодня логика распределения власти стала другой – Путин все чаще доверяет тем, кто в его глазах выглядит «в высшей степени профессионалом», деполитизированным «технократом» и не склонен к популизму и безответственным решениям. В рамках этой логики президент назначил Игоря Кобзева из МЧС губернатором в Иркутскую область, пострадавшую от стихийных бедствий, а врача по образованию Владимира Уйбу в Коми, где в прошлом году была тяжелая ситуация с ковидом.

По той же причине Путин впервые за все годы своего правления доверил правительство сильному технократу с репутацией эффективного менеджера – Михаилу Мишустину. Желание уйти от рутины подталкивает президента к тому, чтобы сбрасывать проблемы «лучшим людям», которым он доверяет именно в силу их профессиональных навыков.

С одной стороны, в такой практике нет ничего плохого – кто же спорит, что на важные, проблемные участки нужно привлекать профессионалов. Однако есть тут и оборотная сторона. В государственных делах, требующих инклюзивности и гибкости, чисто профессиональный подход может оказаться слишком узким и рискованным.

Врач с нулевым опытом публичной политики во главе региона генерирует напряжение и конфликты – достаточно посмотреть на последние скандалы, связанные с губернатором Уйбой в Коми. Аналогичным образом ставка на ФСБ в борьбе с внесистемной оппозицией ведет к тому, что ее без разбору записывают в экстремисты и жестко зачищают.

Процесс принятия решений замыкается на узкий круг «профессионалов», которым Путин доверяет и чье мнение не ставится под сомнение. Это ведет к тому, что решения одних институтов власти противоречат интересам других. Когда президентская администрация обратила внимание Путина на проблему роста цен, правительству пришлось выкручиваться с помощью неэффективного, добровольно-принудительного регулирования.

Когда конфликтом с Чехией занялась СВР, не особо считающаяся с последствиями дипломатических войн, ущемленными оказались интересы российских посольств в Европе. Когда кураторы телеканалов поднимают градус агрессии и страха в госпропаганде, кураторам внутренней политики приходится придумывать, что делать с растревоженными избирателями. Когда Кремль требует не нагнетать истерию с коронавирусом, губернаторы не знают, куда девать больных. 

Этот список можно продолжать долго. Проблема такого узкопрофессионального подхода в том, что он исключает широкое обсуждение, учет всех факторов, альтернативных позиций. Из-за этого итоговые решения часто оказываются однобокими и генерируют конфликты. И здесь также не остается места для общества как субъекта политической жизни, потому что зачем нужны массы, когда проблемы решают специально отобранные профессионалы.

Перемены 2020–2021 годов оказались настолько стремительными и глубокими, что сейчас можно говорить о перерождении российского режима. Вопросы о преемниках, о переменах, о пересмотре курса стали неактуальными – система готовится к долгому периоду консервации и введению жесткого регламента политического поведения. Все делится на прорежимное и антирежимное, то есть криминальное.

Это означает, что давление на СМИ будет усиливаться, контроль над интернетом – ужесточаться, а любая публичная деятельность – максимально регламентироваться. Из-за новой, фрагментированной системы принятия решений власть будет совершать все больше ошибок. Протест будет подавлен, реальная оппозиция регионализируется, борьба с антирежимным распространится и на системные партии, и на системных журналистов. Разгром всего внесистемного неизбежно сузит и поле системности – требования к тем, кого допускают внутрь, будут ужесточаться.

При этом уязвимость самого Путина будет расти – он превращается в символ, институциональная значимость которого увеличивается, а реальное личное влияние падает. Режим уже не путинский – он при Путине, и он раскручивает свою экспансию, где президент превращается из субъекта в объект манипуляций.