, 
Отрывок из книги «Егор Гайдар. Человек не отсюда»
В издательстве «Молодая гвардия» в серии «Жизнь замечательных людей» увидела свет биография архитектора российских реформ «Егор Гайдар. Человек не отсюда», написанная экспертом Московского центра Карнеги Андреем Колесниковым и писателем Борисом Минаевым. Мы предлагаем вниманию читателей фрагмент, в котором описывается одна из первых международных миссий Гайдара и его отношение к бомбардировкам Югославии в 1999 году.
24 марта 1999 года Евгений Примаков, летевший с официальным визитом в США, развернул над океаном свой самолет и вернулся в Москву в знак протеста против бомбардировок НАТО Югославии. Причиной натовской операции «Союзная сила» стали этнические чистки режимом Слободана Милошевича албанского населения Косова. Жест российского премьера, вошедший в историю как «разворот над Атлантикой», покончил с «западным» вектором движения российской внешней политики. По крайней мере, это был первый шаг в сторону такого разворота.
Тогда президент поддержал председателя правительства. Гайдар увидел в этом акте США и НАТО совершенно катастрофический шаг, способный сильно изменить политический расклад в самой России и отвратить ее от Запада.
Собственно, в такой же логике оценивал схожие ситуации Егор Тимурович и в будущем, когда пытался, используя свои связи, объяснить Западу опасность расширения НАТО на Восток и размещения систем противоракетной обороны США в Центральной и Восточной Европе. Эти решения способствовали самоизоляции России – она политически закрывалась от мира, как раковина. Гайдар это предвидел и отчаянно старался донести до западного истеблишмента свое понимание проблемы: пропасть между Россией и Западом благодаря таким шагам только расширялась.
Политик Леонид Гозман говорил в интервью: «Однажды мы, после каких-то наших очередных бесконечных споров, разгоряченные, решили немного подшутить над ним: “Да ладно тебе, Егор, ты же любишь шашкой помахать, тебе бы револьвер в руки и в бой, ты же без этого не можешь… Он неожиданно покраснел и замолчал”».
Да, интеллигент по рождению, эволюционист по идеологии, он буквально преображался в ситуациях опасных. Человек нерешительный не взялся бы в 1991 году за реформы в ситуации полного развала, экономической катастрофы, не брал бы на себя ответственность за сопротивление вооруженному мятежу в октябре 1993-го, наконец, не оставался бы в стране в 1996-м.
В его отношении к опасности было что-то от «блага гибельного шага», как писал Пастернак, некий фатализм человека, прошедшего через все катаклизмы 1990-х.
В ситуации югославского кризиса Егор готов был стать своего рода заложником – ради того, чтобы бомбардировки страны прекратились. А ведь это была страна его детства, где он провел несколько лет и где выучил сербскохорватский язык. Так возникла идея поездки делегации российских либеральных политиков с миротворческой миссией и с конкретным предложением семидневного «пасхального перемирия» НАТО и режима Милошевича – с тем, чтобы начались переговоры между сторонами. «Пасхальное» – означало привлечение авторитета церквей.
Дело было вечером, в субботу, 27 марта 1999-го. Леонид Тодоров, помощник Гайдара, занимавшийся связями с заграничными коллегами, находился в этот день в Институте: шеф должен был встречаться с Филиппом Хильдебрандом, будущим главой Центрального банка Швейцарии. Потом у Гайдара было какое-то совещание. И вот Егор вышел в приемную и, увидев задержавшегося в поздний вечер на работе Тодорова, заметил: «Раз уж вы все равно здесь… Нужно срочно вылетать в Сербию».
«Дальше началась свистопляска, – рассказывал Леонид Тодоров. – Мне было поручено связаться с секретариатом Боры Милошевича (посол Югославии в России, брат Слободана Милошевича. – Авт.), запросить визы. Я позвонил, мне сказали: «Конечно, конечно, визы будут». Надо сказать, что югославы и, в частности, сербы очень тепло относились к Егору Тимуровичу, я не был удивлен. У нас были на тот момент на руках паспорта Бориса Федорова, подвезли паспорт Бориса Немцова, был паспорт Гайдара и Некрутенко (Виктор Некрутенко – впоследствии ответственный секретарь политсовета СПС, министр природных ресурсов в правительстве Сергея Кириенко. – Авт.). Мы отправили эти четыре паспорта туда, и пока водитель ехал, нам поступил звонок, что, увы, виз не будет».
Явным образом брат запросил брата, и югославский диктатор заподозрил недоброе. Водитель уезжал в посольство еще раз, потому что еще раз было сказано, что визы будут, а потом – опять не будут. Тогда возникла идея – по географическому признаку – делать визы в Венгрию. О том, что у российских политических деятелей будут венгерские визы, Тодоров все-таки решил уведомить югославов и тем самым их пристыдить. Уже глубокой ночью он получил заверения, что югославские визы тоже будут.
В лихорадке этой ночи и возникла авантюристическая идея заехать из Белграда в Рим и заручиться поддержкой идеи перемирия со стороны папы римского.
Гайдар позвонил своему другу Виктору Ярошенко, который был в хорошем контакте с редактором парижской «Русской мысли» Ириной Иловайской-Альберти, легендарной фигурой в русском сообществе Запада, сотрудницей Александра Солженицына в 1970-е годы, находившейся в дружеских отношениях с Иоанном Павлом II. Поездка к папе предполагала получение итальянских виз. Здесь, как и в случае с венграми, сыграло свою роль необычайно теплое отношение тогдашнего посла Италии, милейшего старика, барона Эмануэле Скаммакка дель Мурго и делл’Аньоне к Гайдару – он поднял по тревоге консула и чуть не отправил его с печатью прямо в Институт. Забегая вперед, надо сказать, что встреча (вторая с папой римским для Егора), правда, очень короткая и во дворе резиденции, состоялась, и именно благодаря Иловайской. (Про нее папа во время встречи с Борисом Ельциным сказал: «Вы даже не подозреваете, что у вас за спиной стоит лучший посол России».) На фотографии из архива Бориса Немцова запечатлен Иоанн Павел, который во дворе Ватикана что-то объясняет Федорову, Немцову и Гайдару.
«Безумное чаепитие» этой ночи для Тодорова и секретаря Гайдара Ирины Корнелюк на этом не закончилось. Возникла идея отправить в Соединенные Штаты, чтобы уж закруглить вектор переговоров, Бориса Федорова. Визы у него не было. Однако удалось договориться, чтобы ее ему выдали в американском посольстве в Риме.
«Все закончилось благополучно, – вспоминал Леонид Тодоров, – после чего я просто невероятно возгордился, выходя с работы в 4 часа утра. Нам, слава Богу, дали машину, чтобы развезти нас по домам. Я почувствовал себя просто величайшим логистиком в мире: все было готово – были получены все визы, был напуган Бора Милошевич, был согласован папа римский».
Перед вылетом 28 марта в первую точку маршрута – Будапешт, где у делегации, которую возглавляли, демонстрируя единство российских либералов, Егор Гайдар, Борис Немцов и Борис Федоров, должна была состояться встреча со спецпредставителем США в Югославии Ричардом Холбруком, обсуждалась возможность задействования в миротворческих усилиях патриарха РПЦ Алексия II. Ответственный за переговоры с ним – оставшийся в Москве Анатолий Чубайс.
В составе делегации среди прочих были Леонид Гозман и бывший министр печати, в свое время работавший корреспондентом в Белграде, Сергей Грызунов. От Чубайса Гозман получил задание: отвечать головой за личную безопасность Гайдара. А отправлялась делегация непосредственно под бомбы -- в середине маршрута значился Белград.
Встреча с Холбруком, архитектором Дейтонских соглашений 1995 года, остановивших войну в Боснии и Герцеговине, ничего не принесла: американская сторона не готова была идти на уступки. На микроавтобусах делегация отправлялась в Белград. Гозман ворвался в транспортное средство первым, сел у окна и под каким-то предлогом усадил Гайдара рядом с собой – так он выполнял поручение Чубайса.
Леонид Гозман вспоминал: «Егор знал Борислава Милошевича, посла Югославии в России, с детства. Ехали мы в Белград по договоренности с Бориславом Милошевичем, что не исключало того, что его брат, Слободан Милошевич, нас там грохнет. Мы поехали на машинах в Сербию, нас долго не пускали, буквально несколько часов мы стояли на границе. И не пускал нас именно Слободан Милошевич. Потом пустил, в те сутки или полутора суток, что мы были на территории Сербии, американцы не поднимали в воздух самолеты. Это было предложение Холбрука, он сказал: “Мы не будем этого делать”, – чтобы Милошевич не мог списать убийство Гайдара на американцев. Потому что было понятно, что для Милошевича самый выгодный вариант – это грохнуть всю группу нашу и сказать, что это американцы».
Борис Федоров писал в своих мемуарах: «В тот же день мы были на границе с Югославией и не знали, будут ли нам выданы визы. Все обошлось, и мы очутились на территории воюющей страны. Я в первый раз попал в такую обстановку. Первые впечатления – полное отсутствие автомобилей на улицах, затемнение, укрытые вдоль дорог югославские истребители. Белград показался нам вечером мрачным городом, жутко выли сирены, нигде не было людей. Официальный Белград не был рад нашему приезду, и поэтому мы встретились только с Вуком Драшковичем – демократическим оппозиционером и тогда вице-премьером в правительстве (правда, на этой должности ему предстояло оставаться считаные дни; впоследствии он как противник Милошевича переживет два покушения. – Авт.). Он передал нам официальную позицию правительства, которая сводилась к тому, что югославы готовы на определенные уступки, но лишь после прекращения бомбардировок и начала переговоров».
Важным – и, главное, состоявшимся – контактом стал доброжелательный разговор с патриархом Сербским Павлом, – его колоссальный авторитет как миротворца мог повлиять хотя бы в какой-то мере на реализацию идеи «пасхального перемирия». Во всяком случае, 84-летний патриарх ее поддержал. Очень помогало знание Гайдаром сербско-хорватского языка.
По воспоминаниям Немцова, с жителями Белграда «Гайдар говорил на их языке, а они просили: “Егор, оставайся с нами, тогда нас не будут бомбить!”»
В Риме члены делегации встретились с министром иностранных дел Италии Ламберто Дини, а потом Иоанн Павел беседовал с тремя молодыми российскими политиками. Ватикан сделал миротворческое заявление: папа, разумеется, одобрил идею совместного обращения католиков и православных с призывом к Слободану Милошевичу и Хавьеру Солане остановить бомбежки и насилие, объявив пасхальное перемирие. Поддержал заявление и Алексий II. Что, впрочем, не имело никаких практических последствий: две стороны не собирались ни в чем уступать друг другу, и бомбардировки завершились только в июне.
По возвращении в Россию Гайдар объяснял свою позицию в эфире «Радио Свобода» 4 апреля 1999-го: «Давайте посмотрим, а к чему привели бомбардировки на сегодняшний день в решении проблемы Косова. Первое. Количество беженцев сократилось? Нет, увеличилось. Число жертв среди мирных жителей сократилось? Нет, увеличилось. Режим Милошевича ослаб? Нет, поверьте мне, я был в Белграде только что. Он существенно укрепился. Сербская оппозиция реально раздавлена. Антиамериканские настроения в мире, и в том числе в России, нарастают. Вот реальные результаты. Они не имеют отношения к тому, плох Милошевич или хорош».
Бомбардировки, настаивал Гайдар, – «важнейший фактор внутренней политики», и он работает на «нагнетание в России антиамериканских настроений, – это просто факт. То, что он работает на усиление позиций радикальных националистов, тоже факт. То, что он объективно толкает Россию к изоляционизму, ксенофобии, новой холодной войне, ко всему, что больше всего опасно не только для самой России, но и для мира тоже, – это ведь тоже факт… Происходит серьезнейший удар по самому президенту Ельцину, в этом нет никаких сомнений. Это усиление политическое его противников. Я думаю, что это он прекрасно понимает, что каждая натовская бомба – это бомба по его политическим позициям».
13 мая 1999 года Егор еще раз публично растолковывал эти непонятные Западу нюансы на заседании Свободного университета парижской газеты «Русская мысль» в любимом им Овальном зале Библиотеки иностранной литературы: «Я был среди тех, кто организовывал в Москве митинги против чеченской войны, – говорил Гайдар, – зная, что режим Дудаева ничем не лучше режима Милошевича, что там есть серьезные нарушения прав человека, не имея никаких иллюзий насчет того, что там “все хорошо”, но твердо зная, что эти проблемы при обработке бомбежками станут не лучше, а хуже».
На «реальную российскую ситуацию», эмоционально доказывал Гайдар, бомбардировки оказывают прямое воздействие. И лишь помогают развороту общественного мнения в сторону российских «милошевичей». Этими действиями Запад сам дистанцировал Россию от себя, снизил шансы на формирование прозападного общественного сознания, а значит, на строительство демократии в стране: «Мы категорические политические враги режима Милошевича; мы самым жестким образом осуждаем все, что он делает в Косове. Но для нас это не является оправданием безответственной глупости, которую, к сожалению, делает, на наш взгляд, НАТО».
Леонид Тодоров вспоминал, что его шеф уделял много времени и внимания челночной дипломатии. Поначалу это были поездки по приглашению университетов и научных учреждений – Гайдар состоял в некоторых из них почетным доктором, был вице-президентом Консервативного интернационала – объединения праволиберальных партий, одной из основательниц которого была Маргарет Тэтчер. Нередко приезжал в США по приглашению Андерса Ослунда, работавшего тогда в Фонде Карнеги. Встречался с Clinton boys, командой Клинтона, – советниками Строубом Тэлботтом и Марком Медишем, вел разговоры в Министерстве финансов США. Собственно теневой дипломатией он занялся позже, примерно с 2003 года. «Конечно, очень много людей, очень много имен, очень много событий, очень много, наверное, того, что сегодня назвали бы челночной дипломатией, закулисной политикой, – рассказывал Тодоров. – В целом ряде случаев моя задача заключалась лишь в том, чтобы довести его до определенной точки. Допустим, до кабинета вице-президента США Чейни, а дальше – сам». И это притом, что Гайдар был домосед. «И хоть и легок на подъем, – продолжает Тодоров, – но в общем старался не злоупотреблять поездками».
Гайдар искал свою «невыполнимую миссию» не только в Югославии. Еще дважды он всерьез пытался вмешаться в ход истории и изменить общую ситуацию в мире.
