, 
«Вполне возможно, нашим основным стратегическим партнером будет объявлен Китай»
Наше общество перманентно живет страхами. Страхи о том, что все недра проданы иностранцам, сузились до страха перед китайской экспансией нефтегазового рынка. Наши специфические отношения с южным соседом, пожалуй, наиболее показательны в ситуации вокруг забастовок казахстанских нефтяников. Однако попробуем абстрагироваться от эмоций и поговорим об этом с одним из признанных экспертов в этой области профессором Константином Сыроежкиным.
— Начиная с 2006 года, когда Китай приобрел PetroKazakhstan, прогнозы о доминирующем присутствии КНР в нефтегазовом секторе Казахстана приобрели реальные очертания. Так ли это на самом деле?
— Во-первых, мы сами заявляем о намерении диверсифицировать направления транспортировки своих углеводородов и разнообразить список иностранных инвесторов. В этом смысле Китай, как соседнее с Казахстаном государство, как наиболее перспективный рынок поставок углеводородов и как вполне платежеспособное государство, смотрится не так уж и плохо.
Во-вторых, КНР числится в списке наших стратегических партнеров, а стратегические партнеры должны помогать друг другу в решении их актуальных проблем. Для Китая чрезвычайно актуален вопрос поиска источников поступления углеводородов, и в решении данного вопроса Казахстан чем-то способен помочь своему соседу.
В-третьих, Китай, платя хорошие деньги (суммы порой в 1,5–2 раза превышают стоимость приобретаемых активов), покупает эти активы на открытых тендерах. Отсюда главный вопрос с точки зрения национальной безопасности должен звучать следующим образом: «Как и почему так случилось, что эти активы оказались в частных руках весьма сомнительных иностранных инвесторов?».
В-четвертых, в отличие от других иностранных инвесторов, на базе предприятий, приобретенных КНР, в дальнейшем были созданы казахстанско-китайские совместные предприятия. Для экономики Казахстана и повышения значимости НК «КазМунайГаз» это большой плюс, правда, при разумном использовании этих СП.
Наконец, нельзя не обратить внимания и на то, что работающие в нефтяном секторе Казахстана китайские компании работают не в режиме СРП, а по нормам действующего налогового законодательства, и у налоговых органов Казахстана к ним меньше всего претензий.
Не хочу выступать и адвокатом Китая. Факты — вещь упрямая, а они говорят о том, что уже в 2000–2006 годах вклад Китая в прирост мирового спроса на нефть составлял 37,8%, и, по всем прогнозам, за счет собственной добычи он не был способен решить проблему обеспечения себя нефтяными ресурсами, соответственно, Китай увеличивает добычу в различных регионах мира. За 2002–2006 годы объемы добычи «собственной» нефти за рубежом выросли с 12 млн до 35 млн тонн, а соотношение зарубежной добычи к совокупной добыче всеми китайскими компаниями за тот же период — с 7 до 16%. В 2009 году Китай увеличил добычу нефти за рубежом на 12% по сравнению с 2008 годом — до рекордных 69,62 млн тонн, или до 36,8% совокупной добычи внутри страны.
Вполне естественно, что в списке стран, где Китай приобретал активы в нефтегазовом секторе и наращивал добычу нефти, оказался и Казахстан. Причем произошло это сравнительно недавно. Прорыв Китая на нефтегазовый рынок Казахстана стал очевидным в начале 2000 годов, хотя первые активы им были приобретены пятью годами ранее, еще в 1995 году.
— Но ведь очевидно и то, что число компаний с участием китайского капитала в нефтегазовом секторе Казахстана постоянно растет, как и их доля в добыче казахстанской нефти. Таким образом, тот самый баланс, о котором вы говорите, явно нарушен?
— На этот вопрос трудно ответить однозначно хотя бы потому, что информацию об этих контрактах трудно назвать полной в силу ее закрытости, а приводимые расчеты приблизительны, так как не все компании открыто сообщают о добываемых объемах, а доля в добытой нефти не всегда соответствует доле в капитале того или иного СП. Тем не менее тенденции вполне очевидны.
Во-первых, начало присутствия Китая в нефтегазовом секторе Казахстана датируется 1997 годом, но истинный его интерес начинает отчетливо проявляться с 2003 года. Объясняется это двумя обстоятельствами: изменением энергетической стратегии Китая, в которой одним из самостоятельных направлений предусматривается освоение зарубежных энергетических рынков, а также изменением характера казахстанско-китайских отношений, в которых уже в этот период закладывается основа будущего стратегического партнерства — сотрудничество в энергетической сфере.
Во-вторых, расширяется география китайского присутствия в нефтегазовом секторе Казахстана. Если в 1997 году оно ограничивалась Актюбинской областью, то в настоящее время китайские компании имеются во всех нефтедобывающих регионах Казахстана, за исключением Западно-Казахстанской области. И это, по-видимому, не предел, о чем свидетельствует приобретение Китаем доли в АО «РД КМГ».
В-третьих, на сегодняшний день вполне очевидна тенденция роста доли компаний с участием китайского капитала в общем объеме добычи нефти и газа в Казахстане. Если к этим расчетным цифрам добавить доли участия Китая в АО «ММГ» и АО «РД КМГ», приобретенные Китаем в конце 2009 года, ориентировочно можно спрогнозировать, что, с учетом приобретения этих активов, чистая доля Китая в добыче нефти в Казахстане возрастет до 25–27%, а газа — до 13–15%.
Это, конечно, не 40%, которыми пугают казахстанцев оппозиция и некоторые депутаты, однако весьма существенно, особенно если учитывать географию присутствия китайских компаний в Казахстане и тот факт, что нефтегазовый сектор является основой казахстанской экономики и основным плательщиком в бюджет.
С учетом данных обстоятельств стремительно растущее китайское присутствие в нефтегазовом секторе Казахстана действительно представляет угрозу национальной безопасности. Правда, здесь необходимо иметь в виду, что, поднимая вопрос об угрозе национальной безопасности от иностранного присутствия в нефтегазовом секторе Казахстана, желательно было бы посчитать процентное соотношение всех присутствующих в Казахстане «иностранцев». Китай в этом списке занимает далеко не первые позиции. Например, доля только двух крупнейших в Казахстане газо- и нефтедобывающих компаний, принадлежащих главным образом западным инвесторам — СП ТОО «Тенгизшевройл» и Karachaganak Petroleum Operating B. V., — по добыче нефти в 2010 году составляла 46,81%, а по добыче газа — 76,52%.
— А как эти показатели могут выглядеть в динамике и по структуре?
— Действительно, если посмотреть более внимательно, то присутствие компаний с участием китайского капитала в нефтегазовом секторе Казахстана будет смотреться несколько иначе.
Во-первых, практически все приобретенные Китаем месторождения нефти в Казахстане имеют небольшие балансовые и извлекаемые запасы. Кроме того, значительная их часть находится в разработке с конца 1980-х — начала 1990-х годов, а потому, по прогнозам специалистов АО «НК «КазМунайГаз», в перспективе доля компаний с участием китайского капитала в объемах добычи нефти и газа в Казахстане будет снижаться.
— Но и в этом случае китайского инвестора отличает, мягко говоря, поверхностное отношение к тому, что называется корпоративной репутацией, включающей в себя не только экономические показатели, но и социальные, например такие, как экология или условия труда…
— Согласен. Притом что Китай активен в исполнении инвестиционных обязательств, он скуп в отношении решения местных социальных проблем. Впрочем, в последнем обвинять иностранные компании было бы глупо, решение социальных проблем — обязанность государства, которое должно сформировать такие «правила игры» для иностранных инвесторов, которые отвечали бы прежде всего интересам народа Казахстана. Если государство этого не делает — вопрос к государству.
Производственная деятельность на предприятиях с участием китайских компаний осуществляется с привлечением преимущественно казахстанских трудовых ресурсов. В частности, по данным компании Kazenergy, на 1 января 2010 года численность рабочего персонала, привлеченного по контрактам на предприятия с участием китайских компаний, составила 17 733 человека, из них казахстанские кадры — 17 519 человек, или 98,8%.
Две наиболее серьезные проблемы, связанные с деятельностью иностранных компаний (Китай в данном случае не составляет исключения) в Казахстане, — неравенство в условиях и оплате труда между иностранными и казахстанскими специалистами, а также так называемое «казахстанское содержание» — использование продукции казахстанских предприятий.
Касательно первого последние конфликты на АО «CNPC-Актобемунайгаз» и ОАО «Каражанбасмунай» доказывают, что в большинстве случаев китайские компании ведут себя точно так же, как и другие «иностранцы». Однако здесь я бы в большей степени апеллировал к казахстанским властям. В их компетенции вопросы регулирования трудового законодательства и деятельности иностранных инвесторов на территории страны.
Что касается «казахстанского содержания», большая часть этих вопросов регулируется контрактными соглашениями, в которых Китай всегда оговаривает, что предоставляемые им инвестиции даются преимущественно на условиях использования в дальнейшем китайской техники, материалов и продукции, произведенной в Китае. Однако и это не камень преткновения, все зависит от умения переговорщиков и их способности предложить Китаю такие инвестиционные условия, при которых его требования теряли бы экономический смысл.
В конечном счете любой инвестор играет по тем правилам, которые устанавливает для него правительство. Если эти правила не выгодны Казахстану, то это вина правительства, а не инвестора. Китайские же «страшилки» используются лишь для того, чтобы отвлечь внимание общественного мнения от истинных виновников. И в этом контексте я хотел бы напомнить изречение Конфуция: «Прежде чем указывать на снег на крыше соседа, обрати внимание на собственное крыльцо». Это к тому, что во многих наших бедах виновен вовсе не Китай, а мы сами. Примеров, думаю, достаточно, они все на слуху.
Настоящую угрозу представляют повышающиеся с пугающей скоростью бездарность и коррупция чиновников, которые позволяют заключать невыгодные для страны контракты и наносят удар по экономической безопасности Казахстана. И хотя в наличие в казахстанском правительстве прокитайского лобби я не очень верю, это еще один миф, говорить о высокой коррупционной составляющей казахстанско-китайских отношений можно вполне определенно. Игра стоит свеч.
И в этом контексте я не могу не согласиться с тезисом Ауэзова, что в случае заключения контракта с любым иностранным инвестором, а с Китаем особенно, надо просто вступать в диалог по каждой позиции — торгово-экономической, политической и даже культурной, внятно формулируя наш государственный интерес.
— А как вы оцениваете еще одну «страшилку» — о превращении Казахстана в сырьевой придаток КНР?
— В этом тезисе есть большая доля правды. Растущий внутренний спрос в КНР на практически всю группу сырьевых товаров закрепляет превращение Средней Азии и Казахстана в сырьевой придаток не только европейской, но и китайской экономики. Глобальная неконкурентоспособность среднеазиатских экономик по сравнению с географически близкой китайской предельно затрудняет для них, если не полностью закрывает, возможности диверсификации экономической структуры вне сырьевого сектора.
Однако закрепление за Центрально-Азиатским регионом этой функции имеет объективную природу и в конкретных исторических условиях не имеет альтернатив. Сырьевая специализация среднеазиатских экономик проявляется в их отношениях не только с КНР, но со всеми другими странами современного мира. И это не столько проблема двусторонних отношений с Китаем, сколько наша внутренняя проблема, которая означает, что вне сырьевого добывающего сектора и некоторых отраслей сельского хозяйства в Центральной Азии и Евразии имеются крайне суженные возможности для производительного использования населения.
Наконец, для меня как человека, занимающегося геополитикой, больший интерес представляет конкуренция геополитических акторов в нашем регионе. С учетом растущих аппетитов Китая можно предположить, что конкуренция между китайскими, западными и российскими компаниями, работающими в государствах Центральной Азии, особенно в нефтегазовом секторе, будет нарастать, что поставит эти государства в ситуацию недвусмысленного выбора приоритетного партнера.
При этом не вызывает сомнений, что Китай будет стремиться делать преимущественно то, что отвечало бы его интересам. А эти интересы на определенном этапе могут вступить в открытый конфликт с интересами и стратегией России, и в этом случае Китай наверняка попытается поставить перед государствами региона дилемму выбора между его «инвестиционными возможностями» и «имперскими амбициями» России. Предсказать, как в данной ситуации проголосует элита среднеазиатских государств, достаточно сложно.
Вполне возможно, что этот выбор будет сделан в пользу Китая, особенно с учетом его долевого участия в создании новых нефтегазовых, транспортных и инфраструктурных проектов и наметившихся изменений в имидже Китая в общественном мнении государствах региона. На сегодняшний день, несмотря на существующие на ментальном уровне опасения по поводу «китайской экспансии», не только политической элитой, но и населением государств Средней Азии Китай рассматривается как вполне достойная альтернатива России.
Таким образом, для меня главный вопрос звучит несколько парадоксально: насколько долго продлится идиллия в отношениях Китая и государств Центральной Азии и как поведет себя Китай в Центрально-Азиатском регионе, когда у него здесь не останется конкурентов в лице западных и российских компаний?
