, 
Борис Румер: Путину жизненно важно поддерживать напряжение в регионе
Уходящий год ознаменовался все более настойчивыми и уже почти официальными заявлениями России о реинкарнации СССР. Возможно, так Россия пытается решить те же проблемы, которые стояли перед ней накануне развала СССР. Автор exclusive.kz из Бостона (США) напоминает о том, как это было.
Предыдущие интервью читайте здесь.
- Более четверти века назад «новая Европа» для того, чтобы избежать российского влияния, присоединилась к НАТО. Была ли у них альтернатива?
- Присоединение “новой Европы” к НАТО было неизбежно. Оно было мотивировано, предопределено, стимулировано претензиями Москвы на роль гегемона в Восточной Европе и Прибалтике, от которых она вынуждена была отказаться в горбаческий период, но которые стали заметны уже в конце первого пост-советского десятилетия, а во втором - проявились вполне отчетливо.
Были ли даны Союзу/России западными лидерами обязательства не расширять НАТО? Формально, в виде запротоколированных соглашений - нет. В виде устных заверений - были. И минстр иностаранных дел Германии Геншер, и госсекретарь Бейкер по сути, но не по форме, заверяли Горбачева и Шеварднадзе в нерасширении НАТО за пределы объединенной Германии. Опубликованные материалы содержат факты, которые можно использовать в поддержку как той, так и другой позиции. Как пел в 60-е годы известный политический куплетист Илья Набатов “Факты, факты, толкуй их так и сяк ты”.
Были ли искренни лидеры Запада в многочисленных беседах с Горбачевым? Допускаю, что на тот момент были. Опять процитирую дневник Черняева.
«6 июня 1991.
Убеждал Коля, что в двусторонних договорах нужен пункт о невхождении во “враждебные Союзы”. Коль парировал: где они эти Союзы? (Горбачев и Коль имели в виду НАТО). И вообще, что ты, Михаил, боишься, ведь у ЕС будет тесная кооперация с СССР…»
Справедливо ли обвинять Горбачева в наивности, чрезмерной уступчивости? Надо понимать, в каком отчаянном он был положении. СССР вплотную приблизился к банкротству. Госдолг—240 млрд. долларов (Черняев). Зарубежные банки отказываются кредитовать сделки. Золотовалютные резервы на исходе. Союз разваливается, экономика на грани коллапса... “ Он просит Коля срочно помочь, заставить банки открыть кредиты под залог военного имущества, оставляемого уходящими из Германии войсками.“ ( Черняев). И Коль делает все возможное, что в его силах.
Западные стратеги старались совместить расширение НАТО и “стратегическое партнерство” с Россией, пытаясь избежать враждебной реакции Москвы, создавая “Партнерство ради мира”, “Совет Россия—НАТО” и т.п., приглашая Россию участвовать в совместном принятии решений по ключевым вопросам, но... без права “вето” (!). Хотели “и невинноcть соблюсти, и капитал приобрести”. Не получилось.
Даже если бы policy makers Евроатлантического Союза и хотели предотвратить расширение НАТО на восток, они не смогли бы это сделать: страны “новой Европы”, обретя подлинный суверенитет, формируя свою внешнюю политику, политику безопасности, неудержимо стремились к интеграции с Западом. Ни по моральным, ни по политическим причинам невозможно было отказать им в этом. Оправдано ли владеющее ими предчувствие исходящей от России угрозы? В нынешнем раскладе сил—вряд ли. Но дело в том, что Путин основательно потрудился над своей репутацией и теперь репутация работает на него.
Каким же вам видится исход этого противостояния России и НАТО? Может ли возникнуть ситуация, при которой оно сойдет на нет?
Не знаю. Не наделен провидческим даром. Думаю, что при диктатуре Путина это не произойдет. Жизненно важно, спасительно для него поддерживать напряжение в сети. Да и НАТОвская военно-бюрократическая номенклатура заинтересована в его поддержании. При Путине Россия продолжит идти “своим путем”. Не станет она подлинно “демократической рыночной страной, динамично интегрированной в западную экономику”, как это виделось Бушу-старшему? (Дневник Черняева).
Вы так часто цитируете дневники Черняева! Что такого в них особенного?
Дневники Анатолия Черняева, члена избранного круга цековских экспертов-международников, спичрайтера Брежнева, ближайшего, довереннейшего помощника Горбачева, члена ЦК—это уникальный документ позднесоветской эпохи, позволяющмй заглянуть за кулисы происходившего на кремлевской сцене в 70е-80е годы прошлого века, и это исповедь саморефлектирующего, философски и исторически широко образованного интеллектуала, эстета, тонкого ценителя поэзии, русской и западной литературы, живописи, музыки, прошедшего войну на передовой, комвзвода, роты, вернувшегося в строй после ранения, сменившего руководство кафедрой истории МГУ на работу в аппарате ЦК. Вот, такая неординарная, личность.
Чувствуется, что вы увлечены ею.
Признаться да. Поражает в ней непостижимая для меня двойственность. Этот духовно-элитарный человек—не просто убежденный коммунист-ленинец, это бы ладно, но высокопоставленный цековский аппаратчик, по должности “смотрящий” за компартиями стран мира, проводящий внешнюю политику Кремля уже после “Пражской весны” 68го года.
А почему вы так уверены в его искренности?
Справедливый вопрос. В его дневниках не только анализ ситуаций, политики Кремля, оценка советских вельмож, коллег. Дневники Черняева исповедальны. Погружаясь в себя, он выдает сокровенные мысли, зачастую занимается самобичеванием. Видимо, была у него неутоленная потребность выговориться, исповедаться. Александр Блок в одном из частых писем матери, с которой был необычайно близок, писал о том, как необходим человеку институт исповеди, причастия. Думаю, многие интуитивно осознают это.
Ни среди коллег, ни среди фронтовых друзей не было, по-видимому, у Черняева никого, кто располагал к такого рода общению. Вести дневник было не безопасно. Как потрясен и напуган был Булгаков, когда при обыске у него изъяли дневник! К счастью обошлось. А Солженицын за ведение дневника на фронте загремел в ГУЛАГ.
Но ведь некоторые уже опубликованы…
Да, конечно. Очень интересны и во многом откровенно-доверительны “Военные дневники” Константина Симонова. В политическом смысле они вполне стерильны и особисты не нашли бы в них ничего крамольного. Маршал Еременко вел дневник. Много эпизодов, характеров, деталей быта. Только вот совершенно табуирована тема сексуальной жизни на фронте. Никто из военных мемуаристов, кого я читал, ее не касается. Исключение-- Дневник Леонида Рабичева, прошедшего всю войну командиром взвода связи.
Дневник Черняева отличается от всей советской и постсоветской мемуарной литературы, от всех опубликованных воспоминаний и дневников, какие мне довелось читать. Интимная сторона жизни авторов в них полностью отсутствует. Они как бы подтверждают приписываемое Фурцевой утверждение, что “в Советском Союзе секса нет!”. Черняев не избегает заповедной сексуальной темы. Она контрапунктом проходит через текст дневника. Вот, например, он пишет о всех перипетиях подготовки к подписанию Союзного договора в Ново-Огареве в начале августа 91го (делает важное заключение, что Горбачев согласен ”на свободную конфедерацию”) и вдруг, совершенно вне контекста, у него вырывается: “ Глубинный смысл моей жизни—женское ее начало. И постоянное мое прикосновение к нему.”
Но, согласитесь, раз мы об этом заговорили, неосвещение интимных сторон своей жизни свойственно не только советским и пост-советским авторам мемуаров, это общепринятая норма.
Да, вы правы. И это естественно. Знаю только два случая нарушения этой нормы: в “Исповеди” Руссо и в” Дневнике” Толстого. Два “гения вссх времен и народов”. Жан Жак Руссо был шизофреник, наделенный разными формами сексуальных извращений, включая мазохизм. Неуемный сексуальный аппетит Толстого хорошо известен. С поразительной искренностью воспроизводит он приступы одолевающей его непреодолимой похоти, когда, прервав всепоглощающую работу над романом, он бродит по усадьбе в поисках женщины, не в состоянии вернуться к рукописи, пока не найдет требуемый объект.
Но это гении! Может тут что-то есть?
Наверное, тут что-то есть. Что-то есть в сексуальной одержимости людей с колоссальной творческой потенцией. Илья Мечников, один из первых Нобелевских лауреатов по физиологии и медицине, утверждал, что художественная гениальность тесно связана с сексуальной сферой. Примеры? Гете, вся жизнь которого –бесконечные романы, самый известный из которых—роман семидесятипятилетнего гения с восемнадцатилетней Ульрикой. Байрон, Пушкин, Достоевский... мучительная страсть Парфена Рогожина к Настасье Филипповне в “Идиоте”—это ведь его безумная, унизительная сексуальная зависимость от помыкавшей им Апполинарии Сусловой. Но это все относится к области психоанализа, фрейдизма, неофрейдизма, в которой я мало чего смыслю. Вернемся к Черняеву.
Февраль 91-го. Ему 70. Он изнурительно много работает. Вся напряженная внешнеполитическая активность Горбачева—на нем, и содержательная, и формальная. В марте 91-го о Горбачеве: “Да, он исчерпал себя интеллектуально, как политик. Он устал. Время обогнало его, его время, созданное им самим. В общем, как политик он проиграл. Останется в истории, как мессия, судьба которых у всех одинакова.” И он, Черняев, устал чертовски. Все обрыдло. Вот такое признание: “Впрочем, душа уже так постарела, что все это уже не волнует, все—тщета, кроме женской красоты и великих книг.”
Но вот вы ранее сказали, что Дневник Черняева—это “уникальный документ эпохи”. В чем же, помимо “табуированной”, как вы сказали, темы, его уникальность?
По-видимому, я уделил слишком большое внимание интимным откровениям Черняева. Тем более, что тема эта не в профиле вашего журнала и, должно быть, неприемлема для некоторых, пуритански настроенных, читателей. Но этот персонаж, никак не вписывающийся в интерьер высокопоставленной советской номенклатуры, заслуживает того. Его откровения — это как бы реплики в сторону. Основной же текст Дневника воспроизводит картину “постепенной и неизбежной гибели великой державы” (Черняев), “гибели империи” (Гайдар), и ее агонию в последние два горбачевских года.
Черняев — ближайший, преданный ему до конца, помощник Горбачева, вплотную, ежедневно общающийся с ним. Он анализирует и объясняет феномен Горбачева: метаморфозу вышедшего из партийного инкубатора партократа в политика исторического масштаба, взвалившего на себя Сизифову ношу социальной, политической и экономической модернизации империи и надорвавшегося под ее тяжестью. Вот, таков этот уникальный документ эпохи.
Вы, вроде бы, рекламируете его. Он легко читается?
Да, написан живым, пересыпанным цитатами и метафорами языком, местами с матерщинкой.
Что же тут хорошего, я имею в виду “матерщинку”?
Ну, а что? Писал ведь для себя. После всего, чему был свидетель, в чем участвовал, решил, видимо, придать публичности свои записи. Сохранил их в первозданном виде, не отфильтровал. И, по-моему, правильно сделал. Какой, скажите, может быть нормальный, естественный русский язык, начисто лишенный мата, тем более у человека c фронтовой биографией? Да, и вообще... Вот Пушкин в письме Вяземскому: “Я бы хотел оставить нашему языку некоторую библейскую похабность.” Так что не взыщите.
Продолжение следует.
