«Немецкое «экономическое чудо»

Никак не отвлекусь от Германии, и не только потому, что в Берлине решается судьба Европы (в августовском номере лондонского The EconomistАнгела Меркель не без оснований названа «боссом еврозоны» («Angela Merkel, the German chancellorand also, in effect, the euro area’s boss*…»), но и потому, что в нынешних условиях весь послевоенный экономический опыт Германии, с 1945-го и по сей день, заслуживает тщательного изучения, а по многим аспектам и подражания.

Что касается сегодняшнего дня, то, конечно, мировая рецессия не может не влиять и на экономику Германии, основу которой составляют высокотехнологичные экспортно ориентированные отрасли. Темп роста ВВП в первом полугодии не превышает 2%, но в то же время рост германского экспорта продолжается, и притом впечатляющими темпами. Достаточно сказать, что продажаBMWв Китае выросла на 30% в этом году и экспорт растет в Россию, Южную Америку и на Ближний Восток. Негативный момент: начался спад инвестиций в бизнес, и это тревожный симптом. Но безработица ниже 7%, самая низкая в Европе (во Франции около 13%, а в странах Южной Европы еще выше) и ниже, чем в Америке. И хотя чрезмерный оптимизм в отношении перспектив германской экономики по меньшей мере неуместен, следует признать, что в условиях нынешней «штормовой погоды» она сохраняет устойчивость.

Чем объясняется относительное благополучие Германии, можно ли извлечь уроки из ее опыта?

Будет не лишним напоминать об известных свойствах национального характера немцев — их трудолюбии, дисциплинированности, добросовестности. В наши дни, когда мир взбудоражен надвигающейся следующей волной кризиса и всё более вероятна неспособность власть имущих ее предотвратить, начинаешь рыться в недавней истории, вспоминать другие, еще более тяжелые времена и успокаивать себя тем, что «как-нибудь образуется». А как? Вспоминается, как жаждала толпа «Чуда! Чуда!» в замечательном фильме Якова Протазанова «Праздник святогоЙоргена»с Кторовым и Ильинским. И вот свершилось чудо — немецкое «экономическое чудо» — послевоенное восстановление Германии, не имеющее в истории прецедента по темпам и результатам. Социальная политика Конрада Аденауэра и экономическая политика Людвига Эрхарда создали это чудо. Они заложили фундамент здания, способного выдержать и сегодняшние потрясения.

Их опыт должен быть в наши дни как нельзя более востребован. Только представьте, с какого дна предстояло подниматься поверженной стране! Густав Столпер, немецкий историк, экономист, блестящий публицист, умерший в 1947 году, так описал Германию после поражения: «Биологически искалеченная, интеллектуально изуродованная, морально уничтоженная нация без продуктов питания и сырья, без функционирующей транспортной системы и чего-либо стоящей валюты, страна, где голод и страх убили надежду». Куда уж безнадежнее?

Документальные ленты, запечатлевшие Германию тех лет, или фильм «Нюрнбергский процесс» Стэнли Крамера убеждают, что воспроизведенная Столпером картина — не преувеличение. И кажется совершенно неправдоподобным тот факт, что уже с середины 1950-х начался продолжавшийся почти двадцать лет непрерывный экономический рост со средними темпами около 9%, что уже в 1960-е Германия стала самой благополучной и в экономическом, и в социальном отношении страной Европы, если не мира. Достаточно сказать, что за четырнадцать лет канцлерства Аденауэра (1949–1963) реальный доход семьи в Западной Германии увеличился в три раза, западногерманская валютаDeutshe Mark стала самой сильной в Европе и самым надежным было и осталось по сей день социальное обеспечение.

Преодолевая соблазн углубиться в разбор поразительно эффективной деятельности этого дуэта в сложнейшей обстановке послевоенной Европы, чему посвящено множество публикаций, в том числе и на русском, остановлюсь только на нескольких ключевых, принципиальных позициях, имеющих прямое отношение к кризисной ситуации наших дней, когда делаются попытки осмысления ее причин и поиска путей выхода из нее, когда, как всегда в период кризиса, обострилась конфронтация двух экономических идеологий — кейнсианской и неолиберальной, когда это противостояние уже не ограничивается академическими дискуссиями, а стало предметом парламентских баталий. Авторы «немецкого чуда» проводили антикейнсианскую, неолиберальную, хотя не слишком ортодоксальную политику в то время, как другие европейскиеpolicy makersсоциал-демократического толка строилиwelfare states, увлекаясь госрегулированием, национализацией и поддаваясь искушению расширять социальные программы без оглядки на бюджетные ограничения, инфляцию, короче говоря, следовали кейнсианским курсом. Берлин и сейчас в основном сохраняет верность политике создателей германского «экономического чуда», а Париж, Лондон, Рим, Мадрид, Афины по-прежнему преданы основополагающим идеям кейнсианства, и в этом пользуются поддержкой экономической команды Обамы.

Надо воздать должное и германскому предпринимательскому классу. Львиная доля дохода, полученного бизнесом, направлялась не на потребление, а в инвестиции. Только за три первых года восстановительного периода (1949–1951) инвестиции в производство выросли почти в два раза. Приоритет накопления — вложения в основной капитал — над потреблением стал смыслом экономической жизни. Может быть, и в этом проявился немецкий национальный характер. Генрих Белль описал, как скромно жили даже немецкие «олигархи» в послевоенные годы. Не роскошные особняки, яхты, замки в Англии, куршевели и виллы на Лазурном берегу поглощали нажитые капиталы, а новое оборудование, вложения в создание новых технологий и подготовка высокопрофессиональных кадров, что и объясняет резкий рост производительности труда (только за год, с 1948-го по 49-й, почти на 30%). И уж, конечно, не утекали деньги на счета в зарубежных банках. Всё внутри, всё в национальный котел. Вообще германская экономика — традиционно в меньшей степени экономика потребления, чем накопления и в бизнесе, и в домашнем хозяйстве.

Изначально основа экономического курса Эрхарда — укрепление валюты, освобождение экономики от избыточного контроля государства, предельное стимулирование частного предпринимательства. С давних пор поклоняясь Эрхарду, видя в нем образец экономиста-реформатора по убеждениям, по стилю, я поражался его гибкости, тактической маневренности при сохранении стратегической линии. Он не был ортодоксом-антигосударственником, видел роль государства только в определении приоритетов развития, надзоре и ограниченном регулировании, создании благоприятного инвестиционного и предпринимательского климата, эффективного законодательства. Убежденный рыночник, он, тем не менее, прибегал к вмешательству правительства и удивительным образом определял, в каких случаях и в каких пределах это необходимо. Профессор экономики, он был свободен от неукоснительного следования догматам той или иной теоретической школы и вырабатывал свой курс, ориентируясь на конкретную экономическую и политическую конъюнктуру. Никоим образом не отрицая цикличность, органически присущую капиталистической рыночной экономике, он не воспринимал циклы как что-то предопределенное, неизбежное, как повышательные и понижательные фазы кондратьевских больших циклов**. Эрхард исходил из возможности сглаживания, коррекции экономических циклов, создания позитивных долговременных трендов развития.

Проведенная им в 1948-м либерализация цен не стала «шоковой терапией», так как одновременно был принят закон против произвольного завышения цен, публиковались каталоги, так сказать, «приемлемых» цен. Большинство регулирующих бизнес-положений было отменено, но часть сохранилась, и т. д. Он не был релятивистом: по принципиальным позициям был тверд и последователен. Проводил осторожную фискальную политику, не допуская бюджетного дефицита, в чем, впрочем, была большая заслуга и министра финансов «меркантилиста» Фрица Шеффера.

Конечно, это не было линейным движением к успеху. Так, вскоре после создания ФРГ, то есть в феврале 1950-го, разразился жестокий кризис: спад производства и рост безработицы. Производственные мощности составляли еще немногим более четверти довоенного уровня. На запад Германии хлынул поток беженцев из восточной, советской ее части. Их надо было адаптировать, обустраивать. Еще только-только начал сказываться мультипликативный эффект американской помощи по плану Маршалла плюс шок от недавно закончившейся годовой блокады Западного Берлина. Торговый баланс был негативный: превышение импорта над экспортом. Нависла угроза «суверенного банкротства». Можно только поражаться, как быстро, как решительно, как профессионально, мастерски преодолел Эрхард этот кризис. Девальвировав марку, введя ограничения на импорт и приняв меры по стимулированию экспорта, он уже в 1951-м добился перелома сальдо торгового баланса, оно стало активным.

С этого момента начинается по сей день продолжающаяся экспортная ориентация германской промышленности. Эрхард тогда проложил курс на внешнеторговую экспансию как на важнейший фактор экономического роста страны. Завоевывавший мир германский экспорт, отличавшийся высоким качеством, надежным сервисом и конкурентными ценами, обеспечил быстрый рост золотовалютных резервов (второе место в мире с середины 1950-х). Подъем сельского хозяйства был достигнут благодаря приватизации земли, проведенной в 1947–1949 годах земельной реформе, в ходе которой основная часть юнкерских латифундий перешла в руки мелких и средних фермеров. С 1953-го начался бурный рост промышленного производства (очень умело проводилась конверсия военных заводов) и жилищного строительства. Вторая половина 1950-х отличается чрезвычайно низкой безработицей и, более того, стал все заметнее сказываться дефицит рабочей силы. Пошел поток гастарбайтеров из Турции, Югославии, Италии.

Это уже в семидесятые Эрхард стал культовой фигурой (не помню, где видел, может, в Берлине, прекрасный памятник ему), в сороковые и даже в пятидесятые его нещадно били и слева, и справа.

Эрхард часто повторял, что надежная экономическая политика является лучшей социальной политикой. А социальную политику проводил Аденауэр. Немецкое «экономическое чудо» могло состояться только в условиях социальной стабильности, достигнутой благодаря политическому гению Конрада Аденауэра. Аденауэр заложил основу социального партнерства труда и капитала — работников и работодателей. Благодаря своей политической изворотливости ему беспрецедентно многое удалось в этом важнейшем для достижения социального мира направлении. Ему удалось заблокировать планы социал-демократов национализировать промышленность, удалось изолировать профсоюзы от политической активности, создать централизованную профсоюзную федерацию и главу ее сделать партнером в проводимой им социальной, экономической политике — то есть, по сути, осуществить политическую кастрацию профсоюзов и контроль над ними. Он сконструировал и через бундестаг законодательно закрепил в 1951-м партнерство профсоюзов и бизнеса, имплантировав профсоюзы через их представителей в руководство корпораций, сделал их соответственными, создав солидарную заинтересованность в успешном бизнесе, зависимость заработков и бонусов от рентабельности.

Антисоциалисты, антикейнсианцы, рыночники, Аденауэр и Эрхард создали лучшую в мире систему социальной защищенности. На практике доказали, что свободный рынок и социальная защищенность абсолютно совместимы. В годы их нахождения у власти быстро росли доходы населения, заработная плата, пенсия. Была создана разветвленная система социального страхования, рекордными темпами строилось жилье (по объему жилья на душу населения ФРГ занимала, а может, и сейчас занимает первое место в мире). Не буду перечислять все хорошо известные, впечатляющие достижения тех лет в социальной сфере, науке, образовании, здравоохранении, осуществленные в Западной Германии.

Аденауэр и Эрхард были противниками патерналистского государства. В основе своей политической и экономической философии исходили из примата личности, приоритета частного над публичным. Христианская этика принималась ими как духовная и правовая основа нового германского общества, только что мучительно переболевшего нацизмом. Государство должно быть федеральным с сильными органами самоуправления. Эти принципы Аденауэр провозгласил в своей первой послевоенной программной речи в Кельнском университете в марте 1946-го и за четырнадцать лет своего лидерства воплотил их в жизнь.

В личности Аденауэра сочетались огромный, порой драматический, жизненный, политический, административный (был обербургомистром Кельна в донацистский период) опыт, здравый смысл, граничащий с цинизмом, мастерство политической эквилибристики, знание человеческой психологии, мощный интеллект и, главное, колоссальная целеустремленность, направленная на восстановление страны, нации, — цель, на которую работали все его незаурядные качества. Преданный католик, патриот, но не националист, ненавидевший прусский милитаризм, юнкерство, европеец в культурном смысле, пожалуй, больше европеец, сочетавший в себе «и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений», чем немец, антифашист, не избежавший концлагеря. В нем в оптимальной для политика такого масштаба пропорции сочетались высшей пробы идеализм и самый что ни на есть земной прагматизм, изворотливость, в некоторых случаях даже коварство: использовал слабости и прегрешения людей, создал своюprivate intelligence service, не доверял своим министрам и собирал на них компромат (вместо «Доверяй, но проверяй» его принципом был «Не доверяй и проверяй»). Это не во всем симпатичное, но эффективное для достижения цели сочетание, которым обладали и его современники Рузвельт, Черчилль, де Голль. Дело только в том, какова цель. (Вообще, бессмысленно изображать политиков такого масштаба, ограничиваясь только черно-белыми тонами. Это из области соцреализма. Тут нужна гораздо более полная палитра.)

Сама по себе власть не была его самоцелью. В 1926-м ему было предложено стать канцлером. Отказался. «Дай рвущемуся к власти навластвоваться всласть» — это не о нем. Был авторитарен, но не страдал мегаломанией. Не идеализировал немцев. Осознавал, до какой степени народ сросся с режимом в 1930–1940-е. (Представляю себе, что он испытывал, наблюдая массовый экстаз при появлениях Гитлера.) Понимая это, отказывался от участия в заговорах, что и спасло ему жизнь. Думаю, что он был патриотом щедринского типа: и любовь к своему этносу, и злая самоирония, и знание темных сторон его «коллективного бессознательного». Свойственный, увы, немногим комплекс.

 

Не слишком ли я персонифицирую достижения послевоенной Германии — и ничего о самих немцах, о значении в достигнутом хорошо известных свойств их национального характера, о которых упомянул выше? Что говорить об этом, это очевидно. Но так же очевидна историческая роль этих двух выдающихся немцев. Это был их проект. Они вложили в него душу, страсть, волю, безоглядную решимость — и не из кризиса, не из рецессии, не из депрессии, а буквально из руин подняли страну. По контрасту с ними, кто из современных участников «восьмерки» или «двадцатки» может быть включен в высшую лигу политиков, членами которой они по праву были? Никто. Слишком высока планка, заданная ими и их современниками Черчиллем, Рузвельтом, де Голлем. Как ни не хочется признать, но и Сталиным и Гитлером. Двое последних — клинические случаи антропологического извращения. Поражавший «беспокойного старика Иммануила» нравственный закон в душе человекане имеет к ним никакого отношения. Но и они обладали недюжинным политическим интеллектом, были гроссмейстерами в сложнейших внутренних и геополитических комбинациях своего времени. Сейчас же по тому, по гамбургскому счету — кто? Разве что несколько выделяется Ангела Меркель... И вот еще один, ныне здравствующий бывший германский канцлер — предшественник Меркель Герхард Шрёдер должен быть, по моему убеждению, принят в клуб значительных политических личностей нашего времени.

 

После ухода в 1962-м Аденауэра, а в 1966-м и сменившего его Эрхарда в течение нескольких лет еще сказывались достигнутые за годы их правления результаты. Но уже и в последние годы их правления становилось всё труднее маневрировать между поддержанием высокого и всё растущего уровня социального обеспечения и соблюдением макроэкономических пропорций, проводить твердую фискальную политику. После ухода Эрхарда и скорого прихода к власти социал-демократов началось отступление с занятых позиций. Как кто-то заметил, немецкая социальная рыночная экономика становилась всё более социальной и всё менее рыночной.

После 1966-го начал расти бюджетный дисбаланс. Росла нагрузка на бюджет социальных пособий, непомерно высокого уровня пенсий. Начался рост государственного долга. Повышение налогового бремени на бизнес негативно сказалось на экономическом росте. Выросла безработица. Чрезмерная зарегулированность экономики, рост доли государства в ВВП, рост госбюрократии — короче говоря, проявились все родовые свойства классической кейнсианской модели. Всё это усугубилось последствиями объединения Германии в 1990-м.

 

Перелом был достигнут благодаря воле, способности политически рисковать, осознанию своей ответственности канцлера Герхарда Шрёдера. Шрёдер, презираемый ныне многими немцами за то, что после ухода с политической сцены за весьма солидное вознаграждение стал обслуживать Путина, проявил себя как смелый реформатор, которому нынешняя Германия обязана своим относительным благополучием. Когда он стал канцлером в 1998-м, безработица достигала 11%, а рост ВВП был почти нулевым. Основанное Бисмарком германскоеwelfare state под тяжестью социальных обязательств было доведено за 30 с небольшим лет после ухода со сцены Эрхарда почти до банкротства. Феномен Шрёдера в том, что он, социал-демократ, выступил как консервативный реформатор-рыночник. В первый четырехлетний срок ему не удалось существенно снизить безработицу (это были годы рецессии в Европе). Немцы дали ему еще один шанс, и тут он себя показал.

 

Никто из социал-демократических лидеров послевоенной Европы не решился на такой крутой поворот в социальной политике, как социалист-вероотступник Шрёдер. Он снизил стоимость трудозатрат, сократил чрезмерно протяженные во времени пособия по безработице, урезал всякого рода социальные бенефиты, тяжелым бременем лежащие на работодателях, и либерализовал в их пользу трудовое законодательство, снизил подоходный налог и налоги на бизнес, на корпорации, сократил количество регуляций, душивших бизнес. Таким образом, он устранил чрезмерный крен в сторону социальных благ, тянущий вниз экономику, дестимулирущий инвестиции, добился сокращения роли и расходов государства, переключив экономическую активность на поддержку бизнеса, корпораций.

 

Однопартийцы «слева» обоснованно обвиняли его в предательстве, его реформы называли скандальными и аморальными, бунтовали, конечно, профсоюзы. Но у него хватило воли довести эти болезненные, но спасительные реформы до победного конца. Он пренебрег популярностью, играл ва-банк, поставил на кон свое политическое будущее, не мог не сознавать, что шансы на выигрыш, то есть на победу социал-демократов на выборах, совсем невелики. И они проиграли в 2005-м христианским демократам. Он проиграл, но Германия выиграла. Безработица сократилась, изменился бизнес-климат, начался рост инвестиций, заработалаsupply-side economics — рост за счет снижения налогов, дерегуляции в разумных пределах. Редкий случай политического самопожертвования. Маргарет Тэтчер, должно быть, аплодировала ему из Лондона.

Но как же он, Шрёдер, продался за чечевичную похлебку?! Правда, похлебка, предложенная ему профессиональным гэбэвским вербовщиком с большим опытом работы с немцами, была густой и наваристой. Уходя, оценивая сделанное, он сказал: вот, результаты говорят сами за себя. И ему было чем гордиться. И дальше — его известное: «В течение долгого времени мы были больным человеком Европы. Теперь — мы здоровая Frau of Europe». Еще один пример того, как одномерное изображение искажает, обедняет представление о политическом деятеле. Сменившая его Ангела Меркель, вступая в должность, сказала в инаугурационной речи, что она персонально благодарна канцлеру Шрёдеру за его мужество, за то, что он сделал для Германии. Ей было за что его благодарить: он выполнил за нее черную работу, вернул корабль на проложенный Аденауэром–Эрхардом курс, передал ей штурвал, и она идет этим курсом, не поддаваясь убеждениям заокеанских и брюссельских горе-лоцманов изменить его.

 

К чему весь этот текст? К тому, что в периоды таких, как текущий, кризисов спасение — в отказе от политэкономических фантазий о построении государства всеобщего благосостояния, от популистского заигрывания с массами, обещая им всё хорошее без ущемления того, что они уже имеют, науськивая малоимущих на состоятельных и состоявшихся и подталкивая к «экспроприации экспроприаторов». Всё это многажды уже проходили. И ежу понятно, к чему это неизбежно ведет. И приводит, если не появляется сrisismanager, у которого хватает мужества и ответственности сказать людям, как сказал англичанам Черчилль, начав свое премьерство в 1940-м, в самый отчаянный, критический момент: «Я не обещаю вам легкой победы. Я обещаю вам кровь, пот и слезы...» И это сработало.

 

——————————————————————————-

* Невозможно переоценить в этих достижениях роль плана Маршалла. Но ведь он распространялся и на другие западноевропейские страны. На долю Германии, по-моему, пришлось не более 10% американских финансовых инъекций в экономику послевоенной Европы. Стартовые позиции послевоенного восстановления Франции, Италии, Испании были несопоставимы с германскими. Их экономический потенциал не был основательно разрушен. Но разве можно сравнить темпы, уровень, качество и социальный эффект их экономического развития в восстановительный период, да и позже, с германским? Были и другие благоприятные для стремительного возрождения экономики ФРГ факторы: в стартовый период не надо было тратиться на оборону, поддержка американской военной администрации и более чем лояльное отношение к политике Аденауэра и Эрхарда ее главы генерала Люциуса Клея, огромный спрос и др. Но это всё вторично, хотя и существенно.

 

**«Длинные волны Кондратьева» — удобная для объяснения цикличности, для экономического прогнозирования теория. (Вообще-то, цикличность экономической динамики изучается давно. В числе ее основоположников был и Маркс, разработавший теорию циклических кризисов.) Периодически вспыхивает увлечение «кондратьевскими длинными волнами» (и я не избежал его в свое время), однако сам Николай Дмитриевич Кондратьев не абсолютизировал свою теорию, а преподносил ее только как гипотезу.