, 
Боб Дилан и ветер литературных идиотов
ПАРИЖ – О, эта ярость затхлости, вызванная объявлением Боба Дилана лауреатом Нобелевской премии! Сколько негодования у академиков – но не шведских, конечно, а мировой церкви литературологии.
У литературной бюрократии, пребывающей в состоянии полной определённости и погружённой в мелочные расчёты и полоумную прогностику, будучи при этом готовой ловко менять свою позицию, наблюдается явная паника. А был ли выбор Дилана политическим или неполитическим? А почему американец? Почему не женщина? Почему не голос – любой голос – явного меньшинства? А почему не тот, который ждёт уже 20 лет? Или вот этот, уже потерявший надежду?
Правда, какой бы неприятной она не была для всех этих ретроградов, в том, что вручение Нобелевской премии по литературе автору, который написал всего лишь одну книгу, является не более удивительным фактом, чем её вручение Дарио Фо или Уинстону Черчиллю, которые написали не намного больше.
А вот и ещё более важная правда: в награждении одного из наших последних народных поэтов, отдалённого родственника Рутбёфа, Вийона и всех менестрелей и певцов одиночества и запустения; в воздании почестей трубадуру и барду братства одиноких и потерянных душ; в короновании автора баллад, которые стали, заимствуя фразу Андрэ Сюареса о Рембо, «моментом в жизни» для стольких людей в XX и XXI веках, – во всём этом намного больше смысла, чем в извлечении из шляпы безвестного Рудольфа Кристофа Эйкена или выборе бедного, старого Сюлли-Прюдома вместо Толстого.
Конечно, неправильно отвечать снобством на снобство. Но столкнувшись с теми, кто кричит «Это не литература! Вообще не литература!», трудно не поддаться искушению встать на сторону Франсиса Понжа, который, цитируя Лотреамона, определял поэта (он бы сказал «проэта») как барда или трубадура, который, давая «голос вещам», становится «самым полезным гражданином своего племени». А к кому лучше подходит это определение, чем не к автору «Курантов свободы» или «Долгих, потерянных лет», который оживил и перевёл в музыку явление, которые критик Грейл Маркус называл «невидимой республикой» американской культуры?
Хочется присоединиться и к Малларме, который призывал нас – примерно в тех же выражениях – «очистить значение слов племени». И вновь, кто окажется лучше, чем этот художник коллажей, этот хамелеон цитат и интертекстуальности, этот лаконичный лирик, этот алхимик слов, потративший жизнь на изобретение заново чужих и собственных слов, на обнажение угольков эпохи под пеплом поражений дня и превращение в золото мотивов, услышанных по радио?
Или вспомните о привычном разделении между писаками, для которых язык является инструментом, и писателями, которые скручивают его в шёлк. Не говорил ли Дилан о чём-то схожем, когда после многих лет борьбы за гражданские права, участия в сопротивлении войне во Вьетнаме, поддержки феминистической революции, он назвал одну из своих самых красивых песен «Меня там нет», как будто говоря, меня здесь больше нет, я больше вам не слуга, до свидания всему этому, пока?
Впрочем, настоящий вопрос в другом. Самым убедительным упражнением стало бы сравнение яблок с яблоками, а автора «Blonde on Blonde» с теми, кто был и остаётся его важнейшими современниками.
Дилан – это Керуак, который умеет петь. Он – Берроуз, который переложил на музыку великий парад бит-поколения, с его дикими вечеринками и голыми завтраками. Он весь в описании Алленом Гинзбергом своего шока после первого прослушивания песни «Пойдёт сильный дождь» в 1963 году; это песня, в которой акценты и ритм, резкая перемена ударений, путешествие в самое сердце слов, воображение, всё это является эхом лучшей литературы того времени – но ещё и с музыкой!
Будем ли мы считать это недостатком Дилана, будем ли винить его в грехе соединения ритмов блюза, соула и кантри с ритмами Библии, Уильяма Блейка и Уолта Уитмена? Почему мы должны лишать артиста «Бесконечного тура» (более двух тысяч концертов!) того уважения, которое без колебаний оказываем автору «В дороге»?
Кажется, это Луи Арагон сказал, что обретение стихами музыки похоже на переход от черного и белого к цвету. Арагон, поэт, чьи стихи пели Лео Ферре и другие, считал, что неспетые стихи наполовину мертвы.
Ну, тогда получается, что Дилан был единственным представителем своей эпохи, кто смог полностью воплотить в себе – музыкальность, столь необходимую для великой поэзии; второй голос, преследующий каждого поэта, но который они обычно делегируют тем, кто их декламирует или читает; силу песни, которая стала его финальной и секретной правдой и из-за которой некоторые сходили с ума (буквально и трагично), пытаясь выбраться из клетки в пение.
Бард и рапсод. Поэтико-музыкальная революция в одном человек и в одном труде. Мне нравится думать, что именно этот подвиг, это продолжительное явление гения, который вечно молод, Нобелевский комитет и отметил своим выбором.
Бернар-Анри Леви – один из основателей движения Nouveaux Philosophes («Новые философы»), автор книг «В тёмные времена: Против нового варварства», «Американское головокружение: Путешествие по Америке по следам Токвиля», «Дух иудаизма» (готовится к печати).
Copyright: Project Syndicate, 2016.
www.project-syndicate.org
