, 
Как выборы во Франции скажутся на еврозоне
Эммануэль Макрон – сторонник радикальных перемен в Европе, а Марин Ле Пен – за национальный кокон и изоляцию.
Успех центриста Эммануэля Макрона в первом туре президентских выборов во Франции, по-видимому, придаст Европе новых сил. В отличие от остальных кандидатов Макрон не просто признаёт необходимость радикальных перемен в Евросоюзе; он выступает за реализацию таких перемен путём укрепления общеевропейского сотрудничества. Но преимущество Макрона по числу поданных за него голосов оказалось небольшим, намного больше французских избирателей продемонстрировали поддержку совершенно иных политических взглядов.
Речь идёт об идеях ностальгии и изоляции, с которыми выступает соперник Макрона во втором туре – Марин Ле Пен из ультраправого Национального фронта. Её лозунг – “on est chez nous” («мы у себя дома») – подчёркивает её акцент на изоляции Франции в национальном коконе, защищающем от «дикой глобализации».
Ультралевый кандидат Жан-Люк Меланшон, как и Ле Пен, пообещал радикально снизить пенсионный возраст, не объясняя, как можно профинансировать подобное решение.
Но Ле Пен выступала с подобными идеями не одна. Занявший четвёртое место, ультралевый кандидат Жан-Люк Меланшон тоже выстроил свою кампанию на упрощённом экономическом популизме. Например, как и Ле Пен, он пообещал радикально снизить пенсионный возраст, не объясняя, как можно профинансировать подобное решение.
Оба взывали к германофобским настроениям, сконцентрировав внимание на долговом кризисе в Европе и на навязанной Германией политике сокращения госрасходов. Ле Пен обвиняет Макрона в том, что тот хочет стать вице-канцлером Европы в подчинении у немецкого канцлера Ангелы Меркель, а себя они при этом с гордостью провозглашает кандидатом «против Меркель». Меланшон утверждает, что действия Германии продиктованы радикальным индивидуализмом, неолиберализмом и экономическими интересами стареющего населения.
В период своей наибольшей привлекательности единая Европа воспринималась как способ избавления от всего плохого и коррупционного в национальных традициях.
Даже если, как ожидается, Макрон выиграет во втором туре, ему придётся заняться решением проблем, которые вынудили более 40% французских избирателей поддержать подобные антиевропейские идеи в первом туре. Если он хочет вернуть поддержку концепции единой Европы, ему придётся задуматься о том, что делало Европу привлекательной в прошлом, и каким образом она потеряла свою обаяние.
В период своей наибольшей привлекательности единая Европа воспринималась как способ избавления от всего плохого и коррупционного в национальных традициях. В 1950-х годах, когда два очень старых человека – немецкий канцлер Конрад Аденауэр и французский президент Шарль де Голль – заново создавали свои страны, им пришлось анализировать причины, по которым хвалёные традиции этих государств стали жертвой их собственных элит.
Германия была разрушена нацизмом, который, по мнению Аденауэра, был навязан стране прусской аристократией и милитаристами.
Германия была разрушена нацизмом, который, по мнению Аденауэра, был навязан стране прусской аристократией и милитаристами. Во Франции, по мнению де Голля, элиты ослабляли страну, а после военного поражения проголосовали за свержение режима Республики.
Но в отличие от сегодняшних событий послевоенное недовольство элитами не подталкивало эти страны к самоизоляции. Наоборот, де Голль полагал, что глубокие исторические раны Франции можно залечить, лишь сотрудничая с Германией. Он говорил, что «Германия – это великая нация, которая добилась триумфа, а затем была повержена. Франция – это великая нация, которая была повержена, а затем – в Виши – связала себя с триумфом другой страны». Де Голль полагал, что лишь он один может примирить Францию с Германией, поскольку лишь он один может «вытащить Германию из состояния упадка».
Кризис евро стал восприниматься как предательство элит. Но на этот раз вину начали возлагать на европейские элиты, а также на национальные элиты, которые передали им власть.
Впрочем, в ходе кризиса евро на первом плане оказались пределы данного примирения, а также проблема национального упадка. Германия и Франция явно нуждались друг в друге, однако им оказалось трудно понять друг друга. После 2010 года европейская политика фактически стала делом двусторонних отношений доминирующей Франции и ещё более доминирующей Германии. Как и события 1940 года, кризис евро стал результатом некачественного управления и ошибочных суждений. Он стал восприниматься как предательство элит. Но на этот раз вину начали возлагать на европейские элиты, а также на национальные элиты, которые передали им власть.
В центре дебатов оказалась еврозона, поскольку она навязывает ограничения странам ЕС. По мере развития кризиса единая валюта стала восприниматься как смирительная рубашка. Избиратели начали верить, что выход из этой зоны поможет им решить проблемы, которые появились после её создания.
Интересно, что подобные настроения разделяют как страны-должники, так и страны-кредиторы еврозоны. Страны южной Европы, включая Францию, чувствуют, что попали в ловушку низкой конкурентоспособности с высокой безработицей и стагнирующими темпами роста доходов. Однако страны северной Европы, а особенно Германия, тоже считают себя попавшими в ловушку.
Германию изображают как главного бенефициара еврозоны, однако её торговый выигрыш существенно меньше, чем полагают многие, в том числе из-за того, что переживающие проблемы южный страны Европы стали импортировать меньше немецких товаров. Наоборот, многие немцы видят, как в платёжной системе еврозоны TARGET2 накапливаются финансовые требования к странам южной Европы.
В этой ситуации обе стороны чувствуют себя попавшими в ловушку. Её можно рассматривать как вариант знаменитой диалектики раба и господина в «Феноменологии духа» Георга Гегеля: обе стороны связаны в равной степени. Раб не признаётся как полноценный человек (или как равный своему господину), и он не свободен. Господин свободен, но он не чувствует, что раб считает его человеком. Господин постоянно тревожится из-за хрупкости этих отношений, и из-за того факта, что раб создаёт альтернативную вселенную ценностей, в которой господин никак не представлен.
В результате, задачей президента Макрона должно стать достижение своеобразной гегелевской трансцендентности через процесс, во многом схожий с тем, который де Голль описывал в 1960-х. Франция нуждается в Германии в качестве модели социально-рыночной экономики, способной создавать новые негосударственные рабочие места. Германия нуждается во Франции, чтобы утвердить своё место в мире, в том числе с точки зрения безопасности.
Процесс примирения этих императивов – в сфере экономики и безопасности – является болезненным, потому что это означает необходимость преодоления слабостей и ошибок минувшего противостояния. Но это необходимо. Франция и Германия должны снова приветствовать друг друга «в своём доме» (chez nous).
Харольд Джеймс – профессор истории и международных отношений в Принстонском университете, старший научный сотрудник Центра инноваций в международном управлении.
Copyright: Project Syndicate, 2017.
www.project-syndicate.org
