Белое молоко с черным перцем

Есть ли, к примеру, в Италии ресторан с названием «Амаркорд»? Есть. В Римини, на родине Федерико Феллини. Этот ресторан открыл его друг сценарист Тонино Гуэрра. Но представить, что заведение с таким же названием есть и в Риме, и во Флоренции, и в Милане, и в Венеции, мне трудно. Санкт-Петербург, Москва, Ростов-на-Дону, Нижний Новгород, Смоленск, Омск, Стерлитамак, Волгоград, Полтава, Донецк, Одесса, Астана, Бишкек, Ереван — список можно продолжать. Что объединяет эти города, кроме того, что они в прошлом входили в Советский Союз, а ныне СНГ? Вероятно, многое, но я приведу только один факт: во всех этих городах есть либо кафе, либо ресторан с названием «Мимино». И мне кажется, что этот факт достоин Книги рекордов Гиннесса. — Гамарджобат, батоно Вахтанг! Сагамо мшвидобиса! Дзалиан михариа тквени нахва! Я всё правильно выговорил? — Да. Хорошо получилось! Как будто в Тбилиси сидим… Гамарджобат! — Ну, не будем никого вводить в заблуждение. Мы в Астане, в ресторане «Багратиони», который превосходно воссоздает неотразимое обаяние старого Тифлиса, а наш собеседник — легендарный Буба, он же Мимино, он же всеми обожаемый артист кино и неповторимый шансонье Вахтанг Константинович Кикабидзе… И позвольте первый вопрос: как вы для себя объясняете такое своеобразное продление жизни вашего персонажа? — Ну, понимаете… Я об одном жалею, когда вспоминаю Советский Союз: там духовность была. Духовность. Это когда люди относятся друг к другу по-человечески. И у них появляются любимые песни, любимые фильмы, потому что они себя чувствуют как бы родными, что ли. Сейчас это все исчезло. Или на глазах исчезает. Я, когда-то очень давно, приехал в США на гастроли, жил в одной семье. Маленькая семья: муж, жена, ребенок. Но мне казалось, что кто-то еще все время рядом. Потом понял: это был Доллар. Вся их жизнь вертелась вокруг баксов. Они могли говорить только про деньги, другое их не касалось. Теперь так и у нас. Почти так. Я не говорю про Грузию и про Казахстан, где еще можно встретить людей, которые живут по-человечески. Не оставят в беде, выручат. Родственники, давние соседи, друзья… Это не комплимент, я знаю, что говорю. Во многих странах этого уже давно нет. Идет такая … э-э-э… за-пад-низация, что ли, и мне это не очень нравится. У моего друга в Москве умерла жена. Я прилетел на похороны. Он живет в обычном четырехэтажном доме. Без лифта. На втором этаже. У православных ведь так принято: если в доме покойник, то крышка гроба стоит у входа, да? И вдруг соседка сверху спустилась и устроила скандал: «Уберите крышку! Ко мне гости придут!» Это что? Это как называется? У нас в Грузии даже телевизор не включают, когда у соседей горе… А, что там говорить… — М-да, как-то невесело у нас начинается беседа… — Ничего. Еще поговорим и про веселое. — Тогда вспомним «Мимино». Вашему персонажу — Валико Мизандари — улыбнулась наконец удача: в зале ожидания аэропорта его узнал сослуживец погибшего на войне отца. Узнал, привел к своему другу, большому начальнику. Но вдруг выяснилось, что ветераны ошиблись. «Вылитый Васо!» — твердят они, любуясь красавцем-летчиком, который, однако, упрямо повторяет: «Котэ. Отца Котэ звали…» — Хэ! А что он еще мог сказать? Он же все понял, старики ошиблись… — Да я, собственно, не об этом. Эпизод-то отчасти автобиографический. Вашего отца, погибшего на войне, тоже звали Котэ… Вот, опять не получается поговорить про веселое… — А, вот вы о чем. Да. Константин Кикабидзе. Котэ. Все правильно. Его не могли призвать в армию, он добровольцем пошел. У него страшная близорукость была. Но он сказал матери: «Слушай, я так не могу. Мне стыдно…» Погиб в 42-м под Керчью. — Вы его совсем не помните? — Почти не помню. Сколько мне было? Три? Три года. Да. Ничего я не понимал еще. Только одна картинка осталась в памяти. Мать привела меня туда, где их собирали перед отправкой на фронт. Что-то вроде военкомата. И он вышел к нам. Помню, это был молодой еще мужчина, но почти весь седой. В руках у него был газетный кулек с изюмом. Они с мамой разговаривали, он сидел на корточках и угощал меня изюмом. И все время целовал. Все. Больше ничего не помню. — Вы на него похожи? — Очень. Такой же некрасивый. Это мама у нас была красавица, но я не в нее. — Батоно Вахтанг, ваша мама — тема отдельного разговора! Когда я обратился к вашей родословной, то, к изумлению своему, узнал, что вы — прямой потомок князя Багратиони! В этом ресторане на стене висит герб вашего рода… — Да. Мой дед, Константин Багратиони… Светлейший князь. Да. Он уже был старый, болел. Астма у него была. Но гости у него были всегда. Писатели, артисты, инженеры, адвокаты. Засиживались далеко за полночь, до утра иногда, говорили об искусстве, литературе, пили вино — такими аккуратными маленькими стаканчиками, пьяных не было никогда. И мы, малышня, крутились вокруг стола, нас не прогоняли. И все дети, которые там были, выросли достойными людьми. Это откладывается где-то, это очень важно, среди каких людей растет ребенок. И вот однажды дед вышел к гостям, посидел с ними, выпил стакан вина и пошел спать. Он обычно рано вставал. А утром не проснулся, умер во сне. Его брат лежал в больнице, и все решили: не будем его волновать, не скажем. Но один из общих друзей решил его навестить, пришел такой торжественный, в смокинге. Он ничего не успел сказать, потому что брат моего деда все сразу понял. И умер. Их вместе хоронили. Как сейчас все помню. А вообще я в детстве нехороший был мальчик. В смысле учился плохо и так далее. Безотцовщина, что говорить. У нас в классе все мальчики были наполовину сироты, почти все. Только у одного был живой отец. Красавец, офицер медслужбы. И когда он приходил в школу к своему сыну, мы на него смотрели с обожанием. А потом, когда он уходил, мы набрасывались на этого пацана и били его. Не со зла! Просто от безысходности какой-то. Сосо звали этого мальчика. Он сильный был, крупнее всех нас. Но мы его жестоко избивали. А его отец понимал все. Никогда не жаловался, не пытался защитить своего сына. Просто он все понимал. — Тяжело вам жилось в детстве. Голодно было? — Хм, не то слово. Крошечная комнатка с земляным полом. Ноги у меня до сих пор болят, застудил тогда. Обычно мама поджаривала кусочки черного хлеба, а сверху лук, тоже поджаренный. Он был вроде как вместо мяса. А самое вкусное лакомство, которое помню, это остатки крема, прилипшие к миске. Соседка была у нас, тетя Рая. Еврейка. Она потихоньку пекла на заказ торты для каких-то чекистов, энкаведешников. А керамическую миску с остатками крема давала мне. Она меня очень любила. Но я никогда один не лакомился! Всегда дожидался всю нашу гоп-компанию, и потом «пировали», вылизывали эту миску до блеска. — Вы не думали обо всем этом написать книгу воспоминаний? — Почему не думал? Уже пишу. Интересная будет книжка. Я так думаю! Всё, что я вам сегодня рассказываю, уже почти написано. — Вы жили в знаменитом районе Тбилиси, который называется Мтацминда… — Да. Это уникальное место. Там сейчас Пантеон, похоронены все великие сыны Грузии. — И где-то по соседству бегал мальчишка по имени Сережа Параджанов, да? Вы были знакомы? — Конечно! Сержик был удивительный человек. Но мы выросли и долго не виделись. Когда встретились в Москве, я его не сразу узнал. — Параджанову не понравился фильм «Не горюй». Почему? Это же гениальная картина, в которую просто влюбился сам Федерико Феллини… — Ну, не знаю. У великих людей есть свои странности и слабости. Как-то едем по Москве в машине Георгия Данелии, уже шли съемки «Не горюй». И вдруг видим, что какой-то бородач отчаянно голосует, но никто не останавливается. Данелия говорит: «Давай возьмем этого беднягу!» Едем дальше, они оживленно разговаривают, потом бородач вышел. Я спрашиваю Георгия: «Кто это?» — «Как кто! Это же Сержик Параджанов! Знаешь, что он про меня говорит в киношных кругах? Что я очень посредственный режиссер…» (Смеется.) — Судьбе было угодно, чтобы вы встретились с Георгием Данелией, и в результате вышли в свет незабываемые, потрясающие фильмы, среди которых «Не горюй», на мой взгляд, заслуживает по крайней мере «Оскара»… — А у меня есть «Оскар»! (Хохочет.) Мне в Сан-Франциско вручили диплом Академии искусств, диплом вполне настоящий. Как раз за фильм «Не горюй». Но эту статуэтку, этого «Оскара», они купили в сувенирной лавке! (Хохочет.) — Какой ваш любимый эпизод в этом фильме? — Ну, если в актерском плане… Наверное, это танец Бенджамена на сватовстве в доме доктора. Этакий дурак, облаченный в визитку, отплясывающий безумную лезгинку… (Хохочет.) — А я вот без слез не могу смотреть сцену «похорон заживо». Особенно ту ее часть, когда Бенджамен поет старинную церковную песню, старик плачет, а камера вдруг скользит в окно, а там двое мальчишек несут тяжелый кувшин с вином… — Да-да, потом останавливаются, меняют натруженные руки и дальше бредут. Вот в этом весь Данелия. «Мимино» тоже прекрасный фильм, но это все-таки бытовая комедия. Хотя и там много философии спрятано. Знаете, после перемонтажа из фильма исчез один персонаж. Он не главный, но очень важный был, без него как раз исчезла философская глубина. Старик-кузнец, который живет в этом горном селе… Жалко. Там финал был совсем другой — очень смешной, но именно мудрый. И мысль была четко выражена: надо быть везде, но жить нужно дома! — Но мне кажется, что эта мысль осталась! Ведь о чем фильм, на мой взгляд: достался тебе ослик маленький, а ты чувствуешь себя наездником великим! Тогда сделай все возможное, чтобы оседлать породистого скакуна, покажи на нем чудеса джигитовки, а потом скажи: «Э, ребята, мне домой пора. Там меня мой ослик заждался. Мой маленький вертолет, которого так ждут мои родные люди в моих суровых, но родных горах». И я не могу избавиться от чувства, что в этом фильме вы сыграли не роль, а свою человеческую судьбу… — Да, может быть. Когда снимали фильм «Фортуна», я предложил Данелии такой эпизод. Мой герой — старик, грузин, бывший капитан дальнего плавания. Он всю жизнь прожил вне своей родины. И вот у него вдруг появилась такая странная привычка: он пьет молоко, потому что вино уже нельзя, возраст. Но в молоко он сыплет черный перец! — Здорово! И это про вас. Точно. — Конечно! Данелия из вредности отказался его снять, а недавно сказал мне: «Жалко. Хорошо ты придумал, Буба!»