Тюркский каганат

Exclusive.kz  продолжает публикацию отрывков одной из самых уникальных Акселеу Сейдимбека «Мир казахов». 

Бесспорно, что культура казахского народа берет свое начало как и у других народов, из глубины веков и является частью общечеловеческой культуры. В связи с этим надо сказать, что в истории Центральной Азии есть вопросы и проблемы, ждущие своего разре­шения. А между тем при исследовании именно этнической истории проблемы не только не находят своего решения, а, напротив, запуты­ваются в лабиринте излишних напласто­ваний.

  

Давайте вдумаемся, почему до сего времени на громадных пространствах от Хуанхе (Желтой реки) до берегов Средиземного моря есть народы, которые говорят на тюркских языках и прекрасно обходятся без переводчиков? А ведь эти более трех десятков народов не объединялись в национальную общность со времен Тюркского Каганата (VI— VIII вв). Спрашивается, как долго должен был существовать Тюркский Каганат, сцементировавший эти народы в пределах одного государства, чтобы потом, на протяжении полутора тысяч лет, они размежевавшись, продолжали сохранять общность языка, культуры, обычаев, общность символов, верований и т. п.?

Вернемся к топонимам. Почему еще до нашей эры остров Кипр, лежащий на крайнем Западе Евразии, назывался Алаш? И почему плоскогорье Тибет именовалось тогда Тубег? Почему на Кавказе сразу три реки называются Казах? И почему в Казахской степи встречаются горы и реки под названием Аспарух — Аспара? Кстати, о слове казах. В краеведческом тувинском музее есть камень-экспонат, на котором руническими буквами написано слово казак кызы — казахская девушка. О чем это говорит? И самый, наверное, каверзный вопрос для сторонников евроцентризма: почему, читая произведения Фирдоуси, хроники византийского императора Константина Порфирородного (Царственно рожденного — X в.), переводя Секретную родословную Чингисхана (XIII в.), истолковывая, наконец, русскую летопись "Повесть временных лет" (968 г.), в упор не видим слов казах, Казахия, казахская арба, касоги и другие тюр­кизмы, встречающиеся на каждой странице? Делаем вид или на самом деле не замечаем этих слов!? Кстати, почему никому не приходит в голову сопоставить родовые названия уйсуни,канглы, исторически зафик­сированные еще во II в. до н.э., с современными казахскими названиями родов? Почему не задумы­ваемся о том, что в ок­рестностях Байкала, в МНР, есть озера и реки, носящие названия Bepini, Шеркеш, Алшын, Кете, Аргын? Кто задумался над тем, почему на берегах Байкала стоят две вершины с названиями Мундык и Зарлык, хотя народ тамошний уже давно не помнит казахскую устную повесть Мундык и Зарлык?

          

Кочевник на седле. Фреска в Кочуре. IV в. н.э.                                         Пайза

В этом же контексте следует обратить внимание на ряд тюркских этнонимов. Мы имеем в виду названия древних тюркских родов, которые в незапамятные времена, еще при Тюркском Каганате, фиксировались в разном фонетическом звучании и сохранились в письменных вариантах. Разве они не напоминают по своему звучанию современные казахские роды? Адье — адай, алише — алаша, байырку — байулы, берч — берпи, кидарит — кердерц сыгый — ысты, тан — тана, теле — телеу, тоба — табын, чики — шекп, чумугун — шемекей, хита — кете и т. п. Легче всего произнести ставшую дежурной фразу. «А, это народная этимология!» Хорошо, согласимся, пусть будет "народная этимология", случайное созвучие. Один раз, два раза, три, десять... Но когда этих созвучий не один десяток, а сотни? Неужели эти сонмы созвучий не смогут пробить бронированные лбы искателей научной истины? Если ко всему этому добавить, что названия приведенных выше родов пишутся в транскрипции, не отражают фонетической природы тюркского слова, то разве не станет ясным, как божий день, что мы теряем время, вместо того чтобы заниматься настоящим делом. Разве этимология таких словосочетаний, как жуанымсу, о, тоба, шшсацтан 6epi, бесенеден белгш, сацпанныц огындай, сацадай сай, не напоминает родовых названий исконно тюркских племен, известных из древней истории: жуан-жуан, тоба, елш, сак,, печенег. Точно также имеющиеся в современном нашем языке шат-шадыма, шанию, хан, цара, би, твре, цатын-цалаш, тутца, буйрык,, бек, жабгы, кул, куц, бывшие в хождении еще во времена Тюркского Каганата и обозначавшие должностные звания, служебные ранги, современные люди употребляют широко как самые современные слова общенародной лексики. К чему бы это?

Ну, а обычаи, обряды, при­меты, поверья, предметы домаш­него обихода, которые в течение двух-трех тысяч лет передавались и сохранялись в своей первоздан­ной чистоте, не изменившись ни на йоту? Как объяснить эту преемственность и постоянство?

Ведь когда мы смотрим на предметы, найденные в ходе археологических раскопок в Пазырыке, мы стоим потрясенные, словно столкнулись с вещами, с детства знакомыми, сроднившимися с нами в доме наших родителей: эти седла и снаряжения для езды, эти паласы, эти изделия из шерсти... Тут впору развести руками. Ведь прошло 3 тысячи лет! И вполне закономерный вопрос: что же происходит с нашей наукой? На каком уровне находится диахронно-типологическое исследование духовной и материальной культуры?

В китайских, арабских, иранских и древнегреческих документах и хрониках племена, населявшие Евразию, представлены прежде всего как кочевники, которым жилищем служила юрта, а любимым напитком был кумыс. Разве после этого позволительно современной исторической науке заявлять, что роды и племена, населявшие Евразию с незапамятных времен, не являются предками современных тюркоязычных народов? А какие же, позвольте спросить, народы там жили, кроме тюркоязычных? Какие народы придерживались кочевого образа жизни, кочевого уклада хозяйства? Ищите, но не обрящете. Потому что не было там других народов, кроме тюркоязычных. Тогда откуда же берутся столь категорические заявления? Для кого они придумываются? Какова их цель? Все это — секреты Полишинеля. Ясно, кто автор этих безапелляционных заявлений. Известно, на кого они рассчитаны. Вполне очевидно, какую геополитическую цель они преследуют.

С каким усердием мы изучаем западные и восточные источники, где говорится о нашем прошлом. Эх, если бы с таким же усердием обратились мы к фольклору — богатейшей исторической сокровищнице народной памяти! Сколько фактов, событий, имен, правдиво, непредвзято сохранившихся в недрах народной памяти, мы обнаружили бы! Но ведь мы, этнологи, не изучаем собственного фольклора, смотрим на него с высоты западного авторитета.

А ведь стоило бы обратиться к богатейшему циклу казахского фольклора под названием "Сорок крымских богатырей", "Ногайский эпос" и др. И еще, стоило бы подумать, почему все тюркоязычные народы считают великого Коркута своим духовным пращуром и наследуют это священное имя от поколения к поколению? Стоит подумать и о том, почему существует смысловая и композиционная идентичность без малого тридцати дастанов в казахском и башкирском фольклорах. Или, почему тюркоязычные народы Средней Азии и Казахстана, Кавказа и Приазовья истоки своих литератур связывают с именами Асана кайгы (XV в.) и Кузтугана (XV в.)? Или, почему в киргизском уникальном эпосе "Манас" главными героями выступают батыры, родственные всем тюрко­язычным народам? А музыкальный фольклор? Такие кюи, как "Коркыт”, "Аксак; кулан", "Ел айрылган" являются общим достоянием и казахов, и киргизов, и каракалпаков, и туркмен. И как объяснить эту общность фольклорных сокровищ сегодняшнему поколению?

В современном духовно-культурном пространстве, в котором обитает человечество, стали привычными такие эстетические категории, как латиноамериканская литература, искусство Африки, европейская культура. Понятно, что эти категории обозначают интегрирование духовной и материальной культуры многих наций, в чем и заключается их уникальность. Но разве не парадокс, что мы, прекрасно зная о существовании огромного мира тюркоязычных народов с их языками, обычаями, традициями, верованиями, боимся воспринимать этот космос как единое целое. Откуда этот страх, это табу? Что, нам нужна чья-то санкция, чье-то "добро”, чтоб заявить в полный голос о феномене тюркской литературы, или тюркского, искусства, или тюркской культуры? К сожалению, будучи для всех очевиднейшим фактом, феномен единства тюркской культуры не стал объектом исследования как востоковедения, так и тюркологии.