, 
Свидетель истории.
Караганда – удивительный город. Он умеет удивлять. Удивляет не природными и архитектурными красотами, их тут в привычном смысле не так уж много. А сильными характерами людей, которые здесь живут.
Построен город был в 30-х годах заключенными и спецпереселенцами, в основном, из центральной России. Привозили их вагонами, выгружали в голой степи. Люди жили в ямах, пещерах, которые рыли тут же, на месте будущего города. Многие погибали от голода, холода и непосильной работы.
Такая у этого города тяжелая, пронзительная история. Как и у многих его жителей, заставших жуткие времена сталинского террора…
С Верой Афанасьевной Ткаченко мы встретились в Богородице-Рождественском женском монастыре, где она живет много лет в маленьком домике. С той поры, когда была келейницей преподобного Севастиана Карагандинского, человека необыкновенного, перенесшего Карлаг.
Встретила она меня неласково. «От молитвы отвлекаете, не до вас мне теперь», - сказала, сурово сдвинув брови. Но потом вдруг смягчилась: «Садитесь, поговорим...»
О своей жизни она рассказывала спокойно, без эмоций, с поражающими подробностями. Жизнь ее была тяжелой, полной потерь и лишений. И счастливой.
Немного истории
Караганда – это уголь. Журналисты называют город «угольной столицей». Они, конечно, правы. Развитие города и вся его история связана прямую с развитием угольных шахт. В 1854-м году Айпак Байжанов обнаружил «горящие камни». С этого все началось. Урочищем тут же заинтересовались промышленники. Местные богатеи за 250 рублей продали купцу Ушакову эти земли с открытыми на них залежами каменного угля. В 1904 году Караганды перепродали французу Карно. Карно, в свою очередь, перепродал месторождение англичанам, которые владели им до 1920 года. Именно они – английские и французские промышленники - заложили начало таким шахтам как «Уэльс», «Карно», «Васильевская», «Белая». На работы нанимали местных жителей. Платили ничтожно мало, а условия труда были неимоверно тяжелыми – холод, голод. Люди умирали от болезней, непосильного труда и истощения.
Когда месторождение перешло в собственность стране Советов, иностранцы затопили все шахты. СССР пришлось заново всё отстраивать и поднимать с нуля.
В программу первой пятилетки молодого государства разработка Карагандинского угольного бассейна входила как одна из важнейших задач. Советская власть для её решения привлекла предельно дешевую рабочую силу. Сделала это варварским способом - в феврале-марте 1931 года начались массовые аресты крестьян и отправка их по этапу на карагандинские земли. Пятьдесят две тысячи семей таким образом оказались в Караганде. Потом сюда же массово стали ссылать так называемых политзаключенных – людей искусства, науки, духовенство.
Но было на этом участке степи несколько поселков, возникших еще в начале века в результате «столыпинских переселений» – Старая Тихоновка, Большая Михайловка, Дубовка, Федоровка…
Вера Афанасьевна Ткаченко родилась уже здесь, на карагандинской земле. Семья приехала сюда в начале 20-го века из Украины, откуда точно – Вера Афанасьевна не знает или забыла. Но самую важную встречу в своей жизни помнит хорошо.
- Я помню, как первый раз увидела Батюшку. Мне тогда лет 8 было, а Батюшка только освободился из тюрьмы. Я жила тогда у тётушки, а тётушка моя была верующей, ходила по домам, молилась. Тогда не было молитвенного дома, а требы читать разрешалось, все и молились дома… Тётушка мне говорит: «Сходи в квасной, принеси мне морс». Это такая зелёная или красная водичка, сладкая. Война же… Хлебушек давали по карточкам. Я не получала хлеба тогда. Стала получать, только когда мама погибла. А мама у меня погибла 3 января, в 1942-м году… «Ты сходи, принеси мне сироп». Я пришла, заняла очередь, стою. Бабушки все стоят, с бидончиками. Ну, а я что? Жду, что за мной должны занять, и я побегу на улицу.
- И заходит дедушка. Такой хороший, ой, как он мне понравился. Картузик, бушлатик до колен и сапожки. Заходит и спрашивает – кто крайний. А бабушки видят, что это он и говорят – проходите, проходите, Батюшка… Я смотрела, смотрела, смотрела подхожу к нему и говорю – дедушка, приходи к нам в гости! Что взять, девчонка же. Дедушка так улыбнулся, и встал за мной.
Не стал покупать морс без очереди дедушка, не воспользовался своим особым положением… А это был преподобный Севастиан Карагандинский – личность огромного духовного масштаба. Его историю в Караганде знают все. Независимо от вероисповедания, образования, возраста. Сильный духом, смелый человек, жизнь которого без всякого преувеличения является примером искренней веры и беззаветного служения Богу и людям. Молодым человеком в 1909-м году он прибыл в скит Оптиной пустыни и до конца своей жизни был верен выбранному пути - монашеской аскезе. В 1933-м году, как и многих священников, отца Севастьяна арестовали. Он был приговорён к семи годам исправительно-трудовых лагерей. Отправили в Тамбовскую область на лесоповал. А через год перевели в Карлаг в поселок Долинка. Прибыл он в лагерь 26 мая 1934 года, до 1939-го года был в заключении. А после освобождения остался в селе Большая Михайловка под Карагандой, хотя была возможность вернуться в Россию. Его рады были принять в любом храме. Проводил богослужения в частных домах – крестил, отпевал, хотя разрешения от властей на это не имел. Вот тогда-то Верочка и познакомилась с преподобным.
- А почему я жила у тети? У тети дочь, училась в 7-м классе, была пионеркой. И по пионерской линии их отправили в Боровое отдохнуть. Они поехали туда. И катались на лодке, молодежь, седьмой класс. Они поплыли - два парня, и две девчонки, и моя сестричка двоюродная. Лодка перевернулась, те выплыли, а моя сестричка пошла на дно…
И она к маме: «Отдай мне Веру!». А нас у мамы было пятеро, а я последняя была. Она: «Нет, не отдам!». Она: «Ну дай, чтоб она у меня чуть-чуть побыла», - говорит.
Вот так Верочка у тетушки в Михайловке и оказалась. Сама она была из Тихоновки. Расстояние между посёлками вроде бы небольшое – километров 10-15. Но это по нынешним меркам небольшое, а тогда добираться от села до села приходилось либо пешком, либо на подводах. Автобусов не было, потому Верочка с мамой и братьями-сёстрами виделась нечасто…
- И вот я живу у тети. Мама приходит меня навестить, а я ей: «Мама, забери меня, я не хочу тут!»... Не нравилось мне, у тетушки ж было хозяйство. И она меня заставляла работать – то теленка гнать на озеро, да какое там озеро, его баква называли, там трава – теленочка кормить надо. Или: ты пойди на огород, траву порви там. И я иду на огород траву рвать, а огород был далеко, километр, наверное. Картошку там сажали… И в тот раз до огорода дошла, а там дерево росло большое, я еще полазила по дереву, чтоб только тетушка не видала. Вдруг слышу, она кричит мне, а голос у нее был звонкий, и машет мне рукой, мол, иди сюда. Я пришла. Иду и думаю – о, сейчас она мне задаст! Наверное, увидала, что я на дерево лазила. А она берет меня за руку и ведет в комнату. Ой, Господи, что ж такое, думаю я…
- Она: «Ты шо казала?»… А мы не украинцы, а хохлы, я хохлушка, я родилась здесь, конечно, это была Россия. «Ты шо казала дедушке?». Я: «Какому дедушке?». «Я знаю, что говорила!». «Ничего я не говорила!..» … И мы заходим в комнату, в одну, смотрю, а в другой сидит этот дедушка!.. А у тетушки был горлик, такой хорошенький. И он сидел сбоку. Боже мой, я обмерла! А он говорит: «Вот, ты меня пригласила, я и пришел», - улыбается Вера Архиповна.
После Карлага отец Севастиан пришел в село Большую Михайловку (сейчас это Караганда, как раз то место, где мы и беседовали с Верой Афанасьевной). В этом селе одна из его послушниц приобрела крошечный домик с земляным полом и низким потолком. Жили в нём несколько монахинь, а для отца Севастиана устроили уголок на кухне. За ширмой на большом сундуке была его постель. Монахини утром все уходили на работу. Одна была сестра-хозяйка в больнице, вторая - медсестра, третья в колхозе трудилась. Одевались в обычную одежду, и на работе никто, пожалуй, не догадывался об их монашьем чине. А отец Севастьян обед варил, следил за небольшим хозяйством, ремонтом мелким занимался. Вера Афанасьевна сказала так: «был домохозяином».
Потом началась война. И без того невеселая жизнь карагандинцев стала еще сложнее. Не было дров для печки, не было воды для питья – снег топили. В некоторых землянках вместо стекол использовали льдины. Представляю, какой холод был в этих жилищах, если такое «стекло» не таяло. Но люди, невзирая на сложности быта, испытывая боль войны и разруху, стремились к высоким целям, не забывали о духе и душе… Верочка тогда много домов и людей видела – голос у нее был хороший, пела она замечательно, вот ее отец Севастиан брал с собой на требы.
- Потом мама у меня погибает. Трагически. Шла с работы. И под поезд попала. В старом городе там бесконечно были железнодорожные линии. И что она делала? Паровоз, он без вагонов, а был туман, туман и шел снежок небольшой. Это было 3-го февраля 42-го года. Она в больнице работала, нянечкой. Вышла, а братик мой учился, тогда ФЗО было тут же в старом городе. Она еще к нему зашла. Это было семь часов утра. С ним повстречалась и вышла. И стала переходить линию. А была одета – зима, у нее была шаль большая, одна была сюда завязана, эта висела, и вот когда стояла … колесо её за эту шаль ухватило. Видно, близко стояла. И у нее сразу разрыв сердца и разрыв печени. Через 10 минут привезли её в эту же больницу, где она работала. Тридцать девять лет было.
Осталась Верочка круглой сиротой. Отец её был шахтёром и умер от воспаления легких еще раньше, в 1934-м или 35-м. Она точно не знает, а спросить уже не у кого. 42 года ему было…
- Так и были мытарства – война, холод, голод. Тётушка нас взяла к себе, и мы жили в Михайловке с ней, она нам дала комнатку. Мы жили у нее, я работала на швейной фабрике. Уже была карточная система. Иждивенцам давали 400 граммов, рабочим, если они не в шахте – 600 граммов. А братик мой получал 1200. В шахте работал. И ему было 18 лет… А сестричка работала в больнице медсестрой. И мы постепенно кто-то женился, кто-то замуж вышел. А я смотрела на все это и думала – нет, надо что-то делать, и я ходила в храм... А Батюшка тоже был сирота. Родители умерли рано… Он сказал – надо взять эту сиротку к нам. И я воспитывалась у него. Ходила в церковь, работала…
Девочку поселили в дом к монахиням. Там она жила, училась, воспитывалась. Пусть свой выбрала сама, сознательно, хоть и возрастом была тогда еще мала, одиннадцать лет ей было.
- В те годы церковь наша была еще не зарегистрирована. Мы лет десять ходили молиться по домам. Надо нам, допустим, на Федоровку идти молиться, и Батюшка говорит: «Утром встаём в половине пятого и идем на Фёдоровку». Так и идем. Книжки через плечо, Батюшка с батожочком, мать Варя, мать Груша и я - это батюшкин хор. Там помолимся, и в половине восьмого Батюшка благословлял меня идти на работу (не работать нельзя было, преследовали тех, кто не работал). А с работы прихожу – идем молиться в другой конец города. Потому что нельзя было служить на одном и том же месте, запрещалось…
В 1955-м власти наконец-то разрешили построить в Большой Михайловке церковь. Устроили храм Рождества Богородицы из двух саманных домиков, объединили их под одной крышей. Домики были низкие, здание получилось с низкими потолками. Но власти почему-то не разрешили поднять потолок, и тогда прихожане, вместе с преподобным, за одну ночь выкопали пол на метр в глубину.
Вера стала келейницей отца Севастиана и до самой его смерти, 19 апреля 1966-го года, была рядом с преподобным. 54 года прошло со дня его смерти. И каждый день Вера Афанасьевна о нем вспоминает, говорит, что это не она о преподобном заботилась, а он о ней.
- Однажды Батюшка попросил, чтобы ему прислали две пишущие машинки. Когда их привезли, одну из машинок он мне дал. А я думаю: «Зачем она мне нужна? Что я буду с ней делать?» А после смерти Батюшки эта машинка стала мне очень нужна. Я научилась печатать и двадцать пять лет преподавала на курсах машинописи и делопроизводства.
Перед смертью, рассказывает Вера Афанасьевна, преподобный попрощался со всеми своими близкими и сказал: «Прошу вас об одном, об одном умоляю, одного требую: любите друг друга. Чтобы во всем был мир между вами. Мир и любовь… Здесь все временное, непостоянное, чего о нем беспокоиться, чего-то для себя добиваться. Все быстро пройдет. Надо думать о вечном».
- Батюшка очень был добрый человек. Таких людей очень мало, говорил тихо. Жалел всех, очень жалел вдов, сирот. И так вот я и прожила до 92-го года. И теперь уже нужно идти туда, куда все уходят…
Прощались мы с Верой Афанасьевной как родные, обнялись, поплакали. «Подождите, подождите, тут у меня гостинчик есть!», - она резво для своего возраста бросилась к тумбочке, оттуда достала плитку шоколада. «К чаю вам, будете пить и меня вспоминать».
Будем вспоминать! Будьте здоровы, Вера Афанасьевна!
Евгения Морозова. Фотографии предоставлены: архивы епархий, музея «Карлаг» и Агентства Православных Новостей (АПН)
