Оклеветанная барымта - институт медиации кочевников

Искаженное, в корне ошибочное представление о барымте, как грабеже получило распространение во второй половине XIX века. Как могло случиться, что барымтой, тщательно регулируемым институтом права, стали называться факты нарушение закона – кража, налет, грабеж и т.п.? Каким образом произошла замена семантики барымты на прямо противоположную? Чтобы ответить на эти вопросы, следует разобраться, что представляла собой барымта с точки зрения обычного прав казахов.

Новости по теме

Барымта (принадлежащее мне; то, что есть мое) – один из наиболее универсальных институтов и важных звеньев всей системы казахского обычного права. Закон четко регулировал институт барымты, препятствовал произволу и превращал ее в способ защиты правопорядка. Ш. Валиханов обозначает барымту как исстари существовавший институт права у кочевых скотоводческих народов. Барымта получила отражение в законах хана Тауке как уже сложившийся процессуальный институт.

Для реализации барымты требовались веские основания. О возможности прибегнуть к ней лишь при наличии претензии писали все, кто изучал/описывал обычное право казахов в XVIII-XIX вв. (А.И. Тевкелев, Я.П. Гавердовский, К. Шукуралиев, А.И. Левшин, С.Б. Броневский, Ш. Валиханов, А.К. Гейнс, Н.И. Гродеков и др.).

Барымта выполняла целый ряд функций, будучи: 1. способом защиты права пострадавшего на возмещение нанесенного ущерба; 2. методом взыскания долга; 3. видом внесудебной расправы по отношению к виновному, уклоняющемуся от суда, а также в случае, когда на помощь суда рассчитывать не приходится (невозможность или отказ биев в правосудии, проволочка дела); 4. средством принуждения ответчика явиться в суд для рассмотрения тяжбы, в т.ч. посредством воздействия на тех лиц, кто обязан этому содействовать (бий рода, аксакалы, аул ответчика); 5. приемом воздействия на ответчика с целью заставить его выполнить приговор суда (в случае проволочки или отказа от исполнения вынесенного судом решения); 6. видом наказания (убийцы), дозволенного до того момента, как преступление станет предметом судебного разбирательства; 7. мерой, направленной на прекращение вражды и предотвращение дальнейшей мести.

Описание барымты как метода принуждения виновного к судебному разбирательству находим у Тевкелева в «Описании казахских родов», а также в «Кратком описании о положении и состоянии киргиз-кайсацкого народа» (1796 г.): «…а дабы обидчика заставить самого искать суда, то весь род обиженного делает над улусами его репресаль и забирает от него скота такое количество, чтоб могло его самого принудить искать суда».

Безусловно, обычное право претерпевало изменения, обусловленные меняющейся жизнью, задачей сохранения в обществе мира и согласия. Так, например, введение куна (плата за кровь, т.е. убийство) было введено в «Жеты жаргы» с целью сокращения, искоренения кровной мести, которая могла привести к многолетней межродовой войне и истреблению кочевниками друг друга. Этот переход от кровной мести к куну был нелегким, потому что казахи считали несправедливой плату за пролитую кровь (жизнь человека) «молоком», т.е. скотом (ср.: английская пословица: «Если не хочешь получить удар копья, купи его»). Но бии были последовательны применении штрафа, понимая, что кун и барымта представлялись оптимальной заменой кровной мести, хотя последняя продолжала практиковаться еще долго, отдельные случаи наблюдались до конца ХIХ века.

Единицей измерения штрафа был скот, что важно для понимания практики барымты. Помимо куна существовал айып – самый распространенный вид наказания, представляющий собой штраф, кратный цифре 9, поэтому часто назывался «тоғыз».

Кроме того, бии способствовали переходу от барымты к судебному разбирательству. Отказ от барымты как немедленного досудебного наказания за смерть родственника («омыть кровь») поощрялся судом биев. Так, если сородичи убитого не прибегали к барымте и сразу обращались к суду биев, то при определении размера куна бий прибавлял к нему скот в качестве возмещения и поощрения за воздержание от немедленной мести. Помимо этого назначался и «тоғыз» в качестве «платы за юрты», т.е. за то, что пострадавшая сторона воздержалась от разорения аула под воздействием гнева, вызванного убийством близкого человека. Вместо разгрома аула проводился символический обряд, при котором родственники убитого приезжали в аул ответчика и ударяли оружием по юртам. Родня убийцы, с просьбой не разрушать их жилища, платила «тоғыз». Эти виды компенсаций к основному штрафу за убийство – куну – поощряли воздержание от барымты и нападения на аул виновного, что могло закончиться новыми человеческими жертвами.

К барымте, как немедленному акту возмездия за убийство сородича, относились понимающе, учитывая стремление отомстить, пока убитый еще не предан земле. Однако после осуществления барымты следовало рассматривать дело об убийстве в суде биев (ср.: в средневековой Англии мстить за убийство разрешалось лишь до тех пор, пока не погребен труп убитого; в Грузии в средневековье разграбление хозяйства убийцы допускалось до момента официального вмешательства в дело органов власти). Становится очевидным, что барымта способствовала искоренению традиции кровной мести.

Барымта, будучи институтом права, была регламентирована, и при ее реализации требовалось соблюдение определенных процедур. Она производилась как легальный захват по решению биев или аксакалов, что и отличало ее от грабежа. А.И. Левшин, оставивший записи законов Тауке, отмечал, что барымта производилась «только по приговору судей или старейших» и совместно «с родственниками или ближайшими своими соседями».

Более того, барымта сопровождалась заблаговременным объявлением о том, на каком основании она осуществляется, т.е. указывались причина иска. Предъявление основания для барымты есть одно из обязательных условий ее реализации. Бий пострадавшей стороны отправлял гонцов к бию или аксакалам рода ответчика с предложением мирного урегулирования спора, и лишь в случае отказа от судебного разбирательства или уклонения от ответа давал согласие на барымту.

Легальность и открытость акта захвата скота обеспечивается и сообщением о проводимой барымте соседним или встречающимся на пути аулам, а также повторным объявлением уже после осуществления барымты и докладом биям и аксакалам. Ш. Валиханов указывал, что следовало в течение трех дней известить тех, у кого был угнан скот, за что была произведена барымта. Этим достигалось недопущение грабежей под видом барымты и отличие барымтачей от скотокрадов. Барымтачи знали, что они выступают на стороне закона, и он должен быть исполнен, иначе в Степи наступит беззаконие и разгул преступности. Даже если род изгонял преступника, это не освобождало его от необходимости платить за преступление своего сородича, т.е. возмещать нанесенный им ущерб.

Многими авторами подчеркивается, что барымта являлась крайним средством при условии невозможности или нежелания виновной стороны мирного урегулирования спора. В записях, собранных Л. Баллюзеком, отмечается, что казах, только «побывав везде, у всех, кто может иметь малейшее влияние на вора и, видя у одних нежелание содействовать, а у других действительную невозможность помочь», использует барымту. Испробовав все попытки договориться мирным путем, обратившись во всем, кто может выступить посредником (бий, аксакалы, султан), потерпевший имеет полное право барымтовать.

Количество угоняемого барымтачами скота также определялось судом биев. Пригнанный скот пересчитывали, и бий или аксакалы следили за тем, чтобы его количество было соразмерно иску. При наличии излишек возвращался.

Предъявление угнанного скота имело значение и в том случае, когда барымта осуществлялась с целью принуждения ответчика к судебному разбирательству. Скот находился у потерпевшей стороны до вынесения приговора по тяжбе, после чего часть оставалась в счет возмещения ущерба, часть – возвращалась. Скот для возврата всегда был, потому что барымтовали с избытком, чтобы у ответчика была мотивация участвовать в суде и вернуть хотя бы часть отобранного потерпевшей стороной скота.

Иногда с целью привести ответчика в суд скот отгонялся не у него самого (он мог уйти с аулом далеко в Степь или скрываться), а у авторитетных представителей его рода или у соседних аулов – его сородичей. В этом случае отгонялась примерно четверть скота от общей суммы претензии. Искомая цель этого – принудить биев рода или родственников воздействовать на преступника и заставить его отвечать перед законом. После того, как ответчик представал перед судом, скот, угнанный в качестве своеобразного залога, возвращался. Эта мера была, как правило, действенной, и позволяла обойтись без насильственного привода виновного в суд. Добровольное, пусть и вынужденное, решение участвовать в суде предполагало и подчинение ответчика решению суда. (Под)род виновного оказывался заинтересованным в том, чтобы дело было рассмотрено в суде биев, и пострадавшая сторона не имела повода и права угонять их скот. Покрывательство преступников могло грозить враждой между родами, и потому обычай не давал закрепиться практике ухода или увода преступника от ответственности.

Как видим, осуществление барымты было основано на принципе коллективной (родовой) ответственности, и последствия барымты сказывались на всем ауле. Каждый член кочевого общества обязан был думать не столько о своем, личном успехе, благосостоянии, сколько об общем, имеющем значение для рода. Это нашло выражение в императиве: «Не будь сыном (только) своего отца, будь сыном своего народа». Поскольку у кочевников семья и, шире, род отвечали за поступки своего сородича, то они не задавались вопросом о том, кто персонально совершил преступление. Их интересовал вопрос: из какого рода преступник? Этого знания было достаточно, чтобы осуществить возмездие. Внутри рода уже сами разбирались и устанавливали, кто нанес обиду соседям.

Фукс С.Л. приводит сравнение барымты с правовой практикой других народов: в Древнем Риме кредитор, произнеся «certa et solemnia verba», заявлял о том, что производимый им отъем имущества - не грабеж, а легальный захват как способ взыскания; в памятнике ирландского права «Senchus mor» говорится о захвате коров после убийства женщины, чем принудили ответчика к судебному разбирательству; «Варварские правды» франков и германцев отражают более развитую форму легального захвата, для которого требовалось согласие суда (термином «strud», т.е. грабеж, именовалось у франков изъятие судом имущества должника); в «Русской Правде» под термином «грабеж» обозначалось санкционированное властью наказание разбойника, при этом «разграбление» осуществлялось потерпевшим и его сородичами; в шведском праве конца XII в. «грабежом» называлось взыскание с имущества должника в пользу кредитора, осуществляемое сотней-общиной; в Украине в XVIII-XIX вв. «грабуванням» называли обычно-правовой захват имущества виновного или должника.

Ученый заключает: «Казахская барымта развивалась в том же направлении, что и «грабеж» у славян, шведов и франков… Но, пожалуй, нигде, разве только в памятниках древнего ирландского права, рассматриваемый нами институт не описан с такой обстоятельностью, как «барымта» в памятниках казахского права» (Фукс С.Л. Очерки истории государства и права казахов в XVIII и первой половине XIX в. – СПб., 2008).

Обычное право не позволяло подменить барымту кражей и грабежом, поскольку отличало ее от последних сутью, целями, основанием и методами реализации.

Таким образом, барымта являлась эффективным средством соблюдения законов и достижения справедливости в условиях кочевого образа жизни, когда участники тяжбы находились на отдаленном расстоянии друг от друга. Ее эффективность доказана тем, что преступления в Степи были редкостью, кровная месть сокращена, суды биев достигали мира и согласия между родами.

В период колонизации Казахстана и в процессе сокращения норм обычного права трактовка барымта странным образом подверглась трансформации, а суть ее коренным образом была искажена.

На первых этапах борьбы за колониальное подчинение казахской Степи российское правительство не отвергало барымту, рассматривая ее как «репресаль». В наличии барымты видели прекрасный повод для легализации вооруженного насилия и ограбления казахского населения, так называемых «воинских поисков», «пограничной баранты», ставших средствами колониальной политики царизма. Барымта-«репресаль» широко практикуется царской администрацией во второй половине XVIII в. Указами Коллегии иностранных дел 1749, 1760, 1776, 1779, 1783 гг. рекомендуется, «что для восстановления спокойствия при границах» для борьбы с набегами, «воровством» и прочими «предерзостями» со стороны казахов следует «чинить репрессалию, т. е. захват людям и скоту», приступать к «баранте», «баранта же сим разумеется захват или задержание людей, также лошадей и скота». Так начинается подмена и искажение понятия «барымта».

«Царизм в XVIII в. широко использовал барымту для ограбления и разорения казахов, для карательных экспедиций против них, которые производились под видом «ответной баранты»… Превратив, таким образом, барымту в «репресаль», царское правительство нашло нужную ему юридическую формулу для осуществления политики колониального грабежа и насилия над казахским народом. «Пограничная баранта», «воинские поиски» стали источником величайших бедствий для казахского народа, источником его хозяйственного разорения и физического уничтожения, особенно при таких губернаторах, как А.Р. Давыдов, который считал, что «лучший способ управиться с казахами – это резать их». Далеко не всегда соответствуя даже планам правительства и без пользы для него, обостряя сопротивление казахов, «пограничная баранта» часто применялась только для того, чтобы дать возможность пограничному начальству пограбить. Оренбургский военный губернатор Бахметев вынужден был признать, что барымта «позволяла составлять состояния». Какой ценой при нем эти состояния составлялись, видно из записки Тимковского от 29 мая 1821 г.: «Опустошительные баранты, или в подлинном смысле неимоверные грабительства, произведенные в Меньшей орде под руководством генерал-майора Бахметева, привели киргисцев в бедственное состояние» (Фукс С.Л. Указ.соч.).

Так стараниями колонизаторов барымта вышла за рамки закона и открыла дорогу любому разграблению. И барымту, и налеты с целью грабежа колонизаторы стали одинаково называть барымтой, осуществив подмену понятий.

В 1806 г. Александром I была запрещена «внешняя барымта». Однако грабеж скота и захват людей продолжал широко практиковаться при военных действиях и карательных экспедициях против восставших казахов, прилинейная администрация долго не желала отказываться от возможности поправить свои дела за счет казахов.

Отношение к барымте менялось в зависимости от задач и методов колониальной политики определенного периода. Казахи осуществляли барымту против казачества, возвращая угнанный скот и наказывая за нанесенные обиды. Царская администрация, понимая, что это может превратиться в затяжную антиколониальную войну, решила положить конец грабежам линейного казачества, и стала бороться… с барымтой вообще, криминализовав ее. Отказ от «пограничной баранты» сделал для царского правительства возможным запретить барымту в целом, во всех ее формах и проявлениях. Это был превентивный шаг перед первыми серьезными шагами на пути превращения Казахии в колонию Российской империи.

«Устав о сибирских киргизах» 1822 г. относит «грабежи и баранту» к числу тех преступлений, которые «относительно к киргизам» (не казачеству!) считаются уголовными, и потому изымаются из ведения казахского суда биев и передаются в юрисдикцию царских судов. С этого времени барымта рассматривается как уголовно наказуемое деяние, отождествляемое с грабежом и рассматриваемое военным судом. Однако привлечение к военному суду имело место в тех случаях, когда барымта затрагивала интересы русского населения или непосредственные интересы царской администрации. Привлечение к уголовной ответственности за барымту, не затрагивавшую непосредственно правительственные интересы, было практически почти невозможным.

Барымта продолжала использоваться казахами против новоявленных баев и продажных «биев», что заставляло последних бороться против сохранения института барымты. Вводится практика различения легальной (обоснованной) и нелегальной барымты. Кроме того, сокращаются функции и методы барымты (угон скота у сородичей, чтобы принудить виновного к суду). Так, Съезд биев 1865 г. постановляет: «Если кто либо, желая вернуть от кого-нибудь долг, угонит скот у невинного (не должного ему киргиза), то платит проторы, убытки и штраф» (п. 7). Так уничтожается принцип коллективной ответственности и мера воздействия на уклоняющегося от ответственности за преступление. П. 9 гласил: «Угнавший скот барантою судится, как вор». Под влиянием этого нового содержания истинный смысл барымты начинает размываться, искажаться, подменяться.

В период деморализации общества под влиянием колонизации и разрушения традиционного суда биев (вторая половина XIX в.), когда решения избранных по российским законам «биев» все чаще становились несправедливыми, казахи прибегали к барымте как к способу поквитаться с теми, кто сумел решить тяжбу кулуарно, воспользовавшись подкупом, близостью к колониальной администрации. Таким способом степняки наказывали баев или мстили за предвзятое решение бия, отбирая то, что по справедливости и законам Степи считали своим. Безусловно, новоиспеченные баи предпочитали истолковывать барымту исключительно как ограбление.

Баи и бии новой формации, пришедшие к власти посредством сотрудничества с колониальной администрацией и подкупа, спасались от народа за спиной русского военного суда. Они знали, что согласно обычному праву казахов могут подвергнуться наказанию барымтой, и потому боролись с ней.

Сохранение барымты в ее истинном духе становилось угрозой для нового слоя собственников с их сомнительной моралью. Только барымта, которая позволяла казахам отстаивать справедливость и свои права, была препятствием для вседозволенности нуворишей. Испытываемый ими страх перед барымтой использовался царизмом для того, чтобы заставить их поддерживать политику колонизации, направленную на ликвидацию остатков политико-административной самостоятельности казахов, а значит и суда биев, и института барымты.

Кроме того, барымта, применяемая казахами, была направлена на возмещение ущерба, наносимого казачеством и переселенцами. Последние же по понятным причинам не желали признавать право кочевников на возмездие, и потому совершенно сознательно и с пользой для себя толковали барымту как грабеж. При сложившейся практике русского судопроизводства, в большинстве случаев защищавшего права казачества или переселенцев, барымта для казахов оставалась едва ли не единственной мерой против творимой по отношению к ним несправедливости.

В правовом сознании казахов барымта, веками служившая способом борьбы против любой несправедливости и нарушения норм морали, сохраняла свою истинную суть и становилась все более востребованной, особенно на фоне подавления со стороны казачества, российского суда, части продажных баев и биев.

Безотносительно барымты распространяющийся в Степи угон скота являлся результатом слома/подрыва общественно-политической жизни казахов под воздействием колониальной политики царизма и деморализации части верхушки казахского общества. И потому позволительно предполагать, что почти любой угон скота в основе имел причину и повод – ущемление прав, разорение аулов, отбор пастбищ и мн.др. В этом смысле представляется более уместным тезис о том, что своевольный угон скота в Степи скорее приближался по своей природе к барымте, нежели наоборот.

В служебной записке военного министра в Комитет Министров (30.VI.1867 г.) указывается, что «преследование баранты уголовным порядком, как доказал опыт, не прекращает этого рода дел». «Попытка царского правительства уничтожить барымту в XIX в., когда барымта перестала служить годным орудием колониальной политики, не увенчалась успехом. Царская администрация вынуждена была неоднократно признавать свое бессилие бороться с широким распространением барымты… При этом правительство четко расписалось в признании банкротства уголовного преследования барымты царским судом. Администрация испрашивала «высочайшее» прощение убийцам, так как «преследование преступников законным порядком... могло бы возбудить новые раздоры со стороны родственников обвиняемых и их однородцев и возобновить беспорядки…» (Фукс С.Л. Указ соч.).

Осознав, что уголовное преследование барымтачей не прекратит барымту, царское правительство предприняло меры по регламентации процесса рассмотрения конфликтов. Так был создан съезд представителей сторон для примирения их на основе казахского обычного права. Колониальная администрация фактически становится на путь легализации внутренней «частной» барымты.

При участившихся случаях вынесения продажными судьями несправедливых решений барымта становится способом принуждения ответчика к повторному рассмотрению дела, уважаемым и признанным народом бием. Апеллировать можно было только один раз, вторичная апелляция с применением барымты влекла за собой штрафование. Применение барымты в качестве средства апелляции вошло в практику, вероятно, во второй половине XIX в. (когда потребовалось средство борьбы с несправедливыми решениям судей), т.к. прежний казахский суд апелляцию широко не практиковал (см. Ибрагимов И. Заметки о киргизском суде. - СПб, 1878).

Несмотря на принимаемые против барымты меры, даже в период укрепления колониальной администрации и суда в конце XIX в. она продолжала применяться широко и повсеместно. При этом казахи не прибегали к русскому суду, а решали споры в суде биев. Л.С. Фукс приводит сведения о Тургайском суде, объясняя, почему казахи избегали русского суда: «…ни один уважающий себя казах не пошел бы по этому делу свидетелем… потерпевшие не менее самих виновных стремились к сокрытию факты барымты от русской администрации, которая могла неуместно жестоко, с точки зрения обычного права, покарать виновных, приравняв их к грабителям, но лишила бы потерпевших материального возмещения, обеспеченного им разбирательством в суде биев или при контрбарымте» ( Фукс С.Л. Указ.соч.).

Царская администрация предпочитала усматривать в барымте «природную» склонность казахов к грабежам и хищничеству. Однако любая запись обычного права казахов в конце XIX в. констатирует живучесть института барымты и фиксирует ее как способ достижения справедливости. Именно этого казах был лишен в репрессивном и продажном российском суде.

Барымта как средство достижения справедливости, возмещения убытка и наказания виновного существовала до окончательного установления советской власти (в начале 1930-х гг. скота у казахов уже не осталось) и была уничтожена вместе с судом биев и самими биями (политрепрессии 1930-х гг.). В тоталитарный период (с его судебной системой!) барымта наделялась исключительно негативной семантикой и именно в такой трактовке закрепилась в массовом сознании в качестве еще одного ложного стереотипа о кочевниках.

(Продолжение следует).

Оставить комментарий

Век ХХ1: сто и один способ самоуничтожения

Редакция Exclusive

Новости по теме

Европейская культура – для аристократии, культура кочевников – для всего народа

Комплекс жертвы формирует у казахов роль жертвы

Легенды и тайны «поднятой целины»

«Подарки» СССР, от которых казахи не могли отказаться

Кем и для кого строились города в Казахстане?

Правда о том, кто на самом деле поднимал казахам промышленность

Парламент Казахстана: выбор, которого нет

Почему в степи не существовало проституции

Как избираемые народом бии превратились в назначаемых судей

Миф о казахском бае: эксплуататор или защитник интересов народа?

Миф о «бедных» кочевниках

Мифы о происхождении сибирского казачества

Мифы о том, как русские казахов земледелию научили

Номадизм, как социальная сеть XXI века

Нам следует гордиться своим номадизмом

Как и зачем СССР создавал «продажную» литературу

История Казахстана написана Россией

Казахстан – все еще культурная колония России

«Коллективное недомогание» Казахстана

Казахи: антология уничтожения идентичности

Общество

События дня

Самое читаемое

Актуальное

Подписаться на новости: