, 
Какими будут международные отношения после пандемии
Любой мировой порядок – это новое равновесие, возникшее по итогам предыдущего кризиса. И у любого равновесия есть свои бенефициары и свои недовольные. Для недовольных текущее равновесие выглядит дисбалансом, а любой следующий кризис для них – это возможность изменить действующий порядок. Самый масштабный за столетие эпидемический и связанный с ним экономический кризис – как раз такое событие.
Бенефициары действующего миропорядка всегда ищут ему моральное оправдание. Для нынешнего – это гуманность его лидеров. Западные демократии претендуют на то, чтобы устанавливать правила и ориентиры, именно потому, что выше других ценят человеческую жизнь и свободу. Везде государство готово пожертвовать человеком ради своих целей, а у них государство готово принести себя в жертву ради человека.
Во время эпидемии, которую общественное мнение с подачи ученых сочло крупнейшей за столетие, мир ждет, что государства-лидеры подтвердят свои права на лидерство, продемонстрировав технологическое превосходство, а также преимущества открытых демократических обществ в организации борьбы с эпидемией и помощи нуждающимся.
Именно по этому моральному обоснованию западного лидерства эпидемия Covid-19 может нанести серьезный удар. Реальная картина эпидемии не соответствует простому разделению мира, где по одну сторону – гуманные эффективные демократии, а по другую – бесчеловечные и неумелые авторитарные режимы.
Тем, кто хотел бы подправить мировой порядок в свою пользу, – а это прежде всего крупные авторитарные и развивающиеся государства, претендующие на независимый голос в мировых делах, – важно показать, что они справляются с эпидемией не хуже, а то и лучше глобальных лидеров.
Именно по этой причине их статистику и эпидемические новости с первого дня ставят под сомнение, особенно когда речь идет о развивающихся странах с претензией на место в ряду тех, кто устанавливает правила и задает ориентиры, – о Китае, России, Иране.
По той же причине, кроме естественных гуманных побуждений, Китай и Россия спешат оказать противовирусную помощь и своим традиционным союзникам, и западным демократиям – Италии, Испании, даже самим США. Помощь здесь не только естественное проявление солидарности, но и инструмент мягкой силы, повод для гордости, демонстрация определенного превосходства над оппонентом.
Гуманные соображения здесь, несомненно, присутствуют, но в мире, где страны соревнуются по параметру гуманности, эти соображения заведомо окрашены политически. В любом случае, сам этот критерий соревнования, заданный западной цивилизацией, делает мир лучше, чем если бы на его месте был критерий истинной веры, классовой чистоты и прочие альтернативные варианты.
Безбарьерная мировая среда
Последние недели и месяцы одни и те же сюжеты повторяются по всему миру, переходя из страны в страну, независимо от царящих там политических порядков. Сначала мы видим итальянских врачей с пролежнями от масок на лице, их героическую борьбу за пациентов, умирающих на службе священников, выставочные центры, превращенные в госпитали. Потом те же картины приходят из Испании, Британии, России, США, а до этого похожие из Китая и Ирана. То же самое касается мер карантина, изоляции, приостановки экономики, ограничения базовых прав ради безопасности и готовности граждан самых разных стран на них пойти.
Течение эпидемии будто бы игнорирует важнейшую границу между Западом и не Западом. Эпидемия обнажает существование иных разделительных линий, по-своему не менее важных и, главное, не менее влиятельных, чем граница между демократиями и недемократиями, на исключительном значении которой настаивают действующие мировые лидеры. Реакции на эпидемию настолько мало отличаются по разные стороны от этой границы, а разница в результатах настолько мало ей следует, что ее значение как фундаментального приема описания всего сущего оказывается под вопросом.
Пандемия дает повод увидеть сложность реального устройства мира. Образ жизни, формы досуга, культура повседневности, переходящая в культуру управления, оказались важнее политических схем. Эпидемическая карта Швейцарии демонстрирует совершенно разную картину болезни в немецких, французских и итальянских кантонах, хотя речь идет об одной стране, которая самоизолировалась по внешним границам.
Швеция и Белоруссия на время оказались в одной парадоксальной паре. До пандемии эксперимент образцово демократического шведского правительства с собственным населением скорее ожидали бы увидеть в исполнении образцовой автократии. Выяснилось, что климатические особенности Юго-Восточной Азии не менее важны, чем политические и культурные Северной Европы.
Своеобразно выглядит граница между Западом и Востоком Европы: более богатый и развитый Запад оказывается более пострадавшим, и пока неясно, что дает эту разницу – унаследованная от времен социализма детская вакцинация или еще какие-то особенности социалистического здравоохранения, вроде высокого числа коек на душу населения и привычки запросто класть в больницу по поводам, которые в других странах недостаточны для госпитализации, меньшая социальная мобильность и более замкнутый образ жизни.
Похоже, что в борьбе с эпидемией имеет значение, что у местных систем здравоохранения и чрезвычайных ситуаций осталась память о войне на своей территории в прошлом и готовность к ней в будущем. Это роднит такие разные страны, как Южная Корея, Тайвань, Россия, Германия, Вьетнам.
Рухнула репутация системы домов престарелых, которые были синонимом благополучной старости жителей развитого мира. От Швеции и Британии до России и Италии они оказались очагами инфекции, а брошенные разбежавшимся персоналом испанские старики в одних комнатах со своими умершими соседями вынесли этой системе вердикт, который еще придется осмыслить.
Дисциплина, законопослушность, солидарность и свободолюбие народов укоренены гораздо глубже текущего способа правления в их странах. Примерно одинаковую готовность ограничить свободы ради безопасности демонстрируют в опросах граждане по обе стороны рубежа между демократией и авторитаризмом. Причем народы, живущие под авторитарной властью и, соответственно, имеющие опыт потери свобод, зачастую меньше готовы к такому размену, чем жители демократических государств, а одной из самых свободолюбивых оказывается дисциплинированная и коллективистская Япония.
Доверие и недоверие между гражданами и властью тоже слабо следует этой границе. По обе стороны от нее расцветает конспирология, и качество образования, похоже, имеет здесь большее значение, чем регулярность выборов.
Карантин показал, что от Токио и Уханя до Ванкувера человечество живет внутри однотипной урбанистической культуры, в рамках которой можно попытаться победить эпидемию, заперев людей по домам. Зато к югу от Гималаев, Сахары и пустыни Чиуауа это действие может быть адресовано только верхним слоям общества и лишь символически применимо к городским трущобам и жилищам традиционных семей с десятками человек под одной крышей. По меткому выражению Антона Красовского мир имеет дело с «реанимационной эпидемией»: опасность нового вируса не в запредельной летальности, а в необычайно высокой необходимости реанимационных мероприятий для беспрецедентно большого числа больных одновременно. Поэтому сама цель карантина – замедлить приток тяжелобольных в реанимации – имеет смысл только в тех странах, где цель обеспечить всех тяжелобольных интенсивной терапией в принципе осуществима.
Причина, которая побуждает бедные страны юга копировать меры более богатых стран даже там, где карантин западного типа недостижим на практике, – трансграничность мировой элиты, почти не зависящая от конкретных условий, в которых проживают их народы. Чтобы остаться вхожим в эту элиту и выглядеть прилично, надо делать как все. Швеция может позволить себе быть не как все именно потому, что не может быть исключена из мировой элиты. Вместе с ней это позволяют себе те, кто туда заведомо не приглашен, – страны вроде Туркмении или Северной Кореи.
Эпидемия создала новую, более насущную шкалу угроз. На фоне почти полностью заземленной в глобальном масштабе авиации и закрытых по всему миру школ движение Греты Тумберг против транспорта и промышленности кажется художественной акцией из далекого прошлого. И даже миграционный кризис не выглядит таким страшным, каким казался.
Неожиданные шаги
Внутренние и внешние критики недемократических режимов обыкновенно строят свою позицию на том, что «в нормальных странах» все заведомо лучше. Нынешняя эпидемия дает мало пищи для такой критики. Цифры и картины протекания эпидемии в США мало соответствуют званию лидера системы, где человеческая жизнь – главная ценность, и плохо вяжутся с положением богатейшей страны мира с самыми передовыми наукой и технологией. Спасти имидж могло бы изобретение в США лекарств и вакцины, но здесь у них много конкурентов, и успех пока не гарантирован.
Даже там, где богатый и опытный в рыночной экономике Запад силен – в вопросе финансовой поддержки бизнеса и населения, – он столкнулся с неожиданными трудностями. Получатели не тратят розданные на поддержку потребления и экономики деньги, они оседают в банках, а совокупная помощь безработным оказалась так велика, что они не хотят возвращаться в экономику и оживлять ее на выходе из кризиса.
С другой стороны, западные политики и журналисты, судя по всему, не ожидали, что Путин так легко перенесет референдум, призванный продлить его власть, и ежегодную кульминацию самоутверждения России – парад Победы. Первоначальную низкую статистику заражений в России они объясняли не более поздним приходом эпидемии и, как у многих, хаосом в тестировании, а обязательным стремлением действовать по чернобыльскому образцу и обсчитать мировое сообщество, чтобы скрыть неприглядную правду.
Они оказались в некотором замешательстве, когда статистика случаев заражения начала обгонять западную, ведь Путин должен был такое запретить, и теперь ищут выход в низком проценте смертей, хотя он характерен не только для России, а для всей Центральной и Восточной Европы. Разница между Западом и Востоком Европы – одна из главных загадок протекания пандемии, и здесь Россия смотрится не лучше, а порой хуже своих тоже небогатых соседей, от Греции до стран Балтии.
Слабая рука
Пандемия нанесла удар и по пропагандистам превосходства авторитарных систем. В России многие ожидали доказательства преимуществ авторитарной модели в кризисных ситуациях, но не получили его.
Авторитарный персоналистский режим оказался слаб именно там, где все предполагали его силу, – в дисциплинировании граждан, в быстром установлении массовых запретов и суровом контроле за ними. Удивительно наблюдать, как многие обеспокоенные жители России указывают Путину на строгости карантина в западных обществах, требуют ввести чрезвычайное положение и развернуть силовую медицинскую операцию, а он никак не решается.
Авторитарные правительства не показали никаких особенных преимуществ там, где на них настаивали. Тезис, что во времена испытаний авторитарная централизованная власть эффективней и решительней демократических правительств, не подтверждается. Даже в рамках погруженной во взаимное наблюдение «геопатологической пары» Россия – Украина у одной не обнаружилось особенных преимуществ перед другой.
Авторитарные правительства оказались так же растерянны и мало готовы к эпидемическому кризису, как и демократические. И так же нерешительны в принятии скорых суровых мер. А в демократической Южной Корее средства поголовного электронного контроля были в большей готовности, чем в России, и общество пошло на них легче.
В демократических странах – Италии, Испании, Франции, Греции, Великобритании – эпидемия увеличила рейтинги президентов и правительств. Популярность Владимира Путина, который, согласно теориям авторитаризма, должен использовать любой кризис для накачки рейтинга, не растет, а, напротив, падает под совместным давлением эпидемии, низкой цены на нефть, карантинных мер. Наиболее консервативная часть общества и сама православная церковь, которые считались надежными опорами российского режима, оказались среди несогласных с мерами государственной власти.
Зато вышла на первый план такая типичная черта авторитарных обществ, как приписки и манипуляции с данными, чтобы хорошо выглядеть в глазах начальства и не вызвать его гнева, даже когда начальство об этом не просит. Губернаторам, мэрам, региональным начальникам здравоохранения, главврачам больниц и даже высшим государственным чиновникам трудно избежать этого привычного искушения, тем более что действующая система позволяет выбирать причину смерти из нескольких кодов.
Идеальная картина, где сильный и щедрый Путин в случае беды берет всю власть в свои руки, преодолевает кризис и помогает людям, оказалась очень далекой от действительности. Контроль авторитарного центра в период кризиса не укрепился, а ослаб, лидер не натянул, а отпустил вожжи, отошел на задний план, позволил другим фигурам разделить ответственность за борьбу с эпидемией, не сконцентрировал, а децентрализовал ответ. Финансовая помощь оказалась не так велика, как ожидали граждане. Это не обязательно ошибочные решения, но они идут вразрез с представлениями сторонников авторитаризма о сильной руке, которая быстро разрешает кризис в интересах простых людей.
В глазах жителей авторитарных стран, включая Россию, эпидемия поставила под сомнение связку между авторитаризмом и безопасностью. Авторитаризм не стал гарантией безопасности и для Китая, который был первой жертвой эпидемии и подорвал свой международный престиж.
Ускорение тенденций
На размывание эпидемией прежних ориентиров Запад отвечает обвинениями в адрес тех, кто мог бы использовать нынешний кризис против его интересов. Китай обвиняют в происхождении вируса и сокрытии начального этапа эпидемии, Россию – в искажении данных и распространении антинаучных фейков.
Обвинения сближают Россию и Китай, которые и до того были союзниками в любой ситуации, где могут потеснить Запад. Хотя тут же во время эпидемии конкурировали друг с другом в использовании мягкой силы через солидарность, когда оказывали помощь Италии или Сербии. В последней Китай во время пандемии чуть ли не вытеснил Россию с места главного друга сербов.
В то же время пандемия вытесняет Россию из образа главного оппонента Запада и ставит туда Китай, приближая наступление новой биполярности. Политический истеблишмент США не был в восторге от идеи Трампа выстроить прагматические отношения с Россией и переключиться на сдерживание Китая. Эта идея многим казалась слишком дорогой и опасной из-за обширных экономических связей с Китаем, а Россия по инерции гораздо больше подходила на роль противника – привычного, но не слишком опасного.
Однако ущерб, нанесенный миру пандемией китайского происхождения, настолько перевесил вред, нанесенный интересам Запада Россией, что продолжать бороться с Россией, как прежде, прямо сейчас невозможно.
Хотя прагматически настроенные представители американского политического класса стараются удержать США от нового биполярного противостояния, по сути, новой холодной войны, идея наказать Китай и за появление вируса, и за поздно начатую борьбу с ним, вплоть до истребования с него части ущерба, набирает популярность.
По мере приближения новой биполярности Россия все больше становится страной, которой придется определяться с полюсом или научиться играть на их противоречиях. Она оказывается не в самом привычном для себя положении, сходном с тем, в каком находились крупные молодые развивающиеся государства в ХХ веке: им нужно было выбрать лагерь или примкнуть к числу неприсоединившихся и играть на противоречиях полюсов. Не такое уж противоестественное положение для России, которая и есть крупная развивающаяся и – в своей нынешней форме – молодая страна.
Уже сблизившаяся с Китаем, Россия в мире после пандемии могла бы занять положение, сходное с тем, которое сейчас занимает Белоруссия между Россией и Западом. Мало кто любит Лукашенко, но суверенитет Белоруссии и возможность для нее собственной внешней и экономической политики рассматривается как ценность сама по себе. Схожим образом можно настроить оптику и в отношении России на фоне Китая. Россия и Европа выходят из пандемии ослабленными и могут больше нуждаться друг в друге, реализуя в отношениях новый «баланс слабостей».
Одно из главных посланий пандемии миру состоит в том, что в реальности он разделен иначе, чем его делят идеологи. Это не значит, что они проводят неверные разграничения. Но кроме привычных разграничений существуют и важные другие, которые объясняют не меньше, и их надо учитывать при формировании внешней политики.
Дальновидные представители американского истеблишмента уже пытаются думать в этом направлении. «Америке надо будет снова инвестировать в солидарность с другими демократическими государствами. Но сводить сегодняшние международные противоречия к простому противостоянию демократий и автократий было бы неверно, – пишет Уильям Бернс. – При таком подходе мы рискуем перестать видеть различия между разными авторитарными режимами, а значит, утратим возможность играть на этих различиях».
Раскрытая эпидемией сложность мира, который, как выяснилось, не делится на два и не описывается при помощи двоичного кода, может упростить эту задачу.
Александр Баунов, Московский Центр Карнеги
