, 
Homo sovieticus или несколько слов о живучести «совка»
Мы все еще советские люди, бунтари, инфантильные приспособленцы, приученные жить в строго выстроенном и жестоком вертикальном мире, где все отрегулировано снизу доверху.
30 лет назад распался СССР. Оказалось, что «нерушимый» союз, построенный на страхе и насилии, недолговечен. И стоило ослабнуть имперскому центру, как все 14 республик, входивших некогда в его состав, бежали от него, как от чумы. Тем и удивительна сохраняющаяся у многих ностальгия по «тюрьме народов». Особенно после раскрытия всех преступлений коммунистического режима, жертвами которых стала почти каждая советская семья. В чем причины этого помешательства на «стокгольмском синдроме», в том числе среди молодежи, которая и в лицо не видела этого монстра? В канун 30-летия Независимости Казахстана есть смысл и нам поразмыслить о таком парадоксе, постараться понять его потаенные смыслы и движущие мотивы.
Казалось бы, лозунги, апеллирующие к избавлению от мрачного наследия тоталитаризма, демократизации общества были активно поддержаны в странах Восточной Европы и Прибалтики. Цивилизационнная трагедия Казахстана заключалась не только в репрессиях, голодоморе, стирании национальных черт, других факторах глумления над социумом и его естеством. На момент обретения суверенитета республика имела весьма размытое, разобщенное, расколотое состояние с точки зрения народонаселения, идеологических взглядов населяющих ее людей, отношения и даже привязки к бывшей метрополии – России. Вследствие гораздо более долгого, чем у восточно-европейцев и прибалтийцев периода пребывания под гнетом Кремля, традиции собственной государственности, миропонимания оказались забыты. Ввиду же отдаленности от передовых демократий, ментальной и политической замкнутости рамками пост-советского пространства буржуазно-либеральные ценности также не разделялись большинством граждан.
Да и ряд моральных ориентиров, которые в новых реалиях старшее поколение внушало младшим, ничего общего с традициями и ментальностью казахского народа не имели. К ним, в частности, относятся установки на то, чтобы не высовываться, быть кротким, безропотно подчиняться начальству. По сути, произошла подмена понятий, когда под исконными тюркскими и казахскими ценностями по инерции подавались характеристики советского человека. Немалая часть таковых продолжают воздействовать на моральный облик и стиль поведения граждан Казахстана даже спустя три десятилетия после исчезновения СССР. Одним из таких феноменов является понятие, которое в научной терминологии именуется "Homo sovieticus".
Советскому человеку присуща инфантильность, так как он социально беспомощен. Он не умеет бороться за свои права, отвечать на насилие насилием — так писал еще Александр Солженицын. «Людям звонили в дверь, – замечал русский классик, – и они не притаивались с топором, а спокойно отдавали себя во власть тех, кто их приходил арестовывать, говоря, что «произошла чудовищная ошибка». Иначе говоря, советский человек — кто угодно, но не бунтарь, не борец во имя личных интересов. При этом он может проявлять массовый героизм, когда речь идет об общем порыве — например, на фронте. Из-за своего инфантилизма, как это ни странно, советский человек приспосабливается к чему угодно.
Если мы посмотрим романы конца 1970-х, то увидим советского человека во всей его неприглядной красе. Он образованный, вроде бы и неплохой, но при этом готовый на любую подлость, способный в фигуральном смысле перегрызть горло ближнему своему ради чего угодно — квартиры, должности, прибавки к жалованию и т.д.
Как замечают специалисты в области психологии, для этой категории людей не существует высших ценностей, зато на бытовом уровне советский человек очень предприимчив и адаптивен. Там, где западный человек просто бы погиб или сопротивлялся насилию, homo sovieticus говорит: «Ничего-ничего, мы приспособимся, в очереди постоим два раза, если в одни руки только одну курицу дают, а чтобы не узнали, нахлобучим шапку и поднимем воротник».
На самом деле советский человек приучен жить в строго выстроенном и жестоком вертикальном мире, где все отрегулировано снизу доверху. Русская поговорка насчет начальника и дурака справедлива применительно к нему. Советский человек истово верит, что начальник имеет право бить, издеваться, недоплачивать, воровать, носить часы стоимостью миллион долларов. Беда в том, что такие люди все еще составляют немалую часть пост-советских обществ.
В самой России власть ценой колоссального насилия воспитала человека нового типа. Большевики действительно произвели революцию в ценностном смысле, потому что царская власть, при всей ее жестокости, стремилась к добру в конкретном смысле. Во время нее не было таких выражений, как «уничтожать», «расстрелять как бешеных собак», «ликвидировать как класс», «стереть с лица земли». Ни один русский поэт, даже самый реакционный, не мог написать, как Сергей Михалков: «Ты будешь стерт с лица Земли, чтоб мы спокойно жить могли». Вот такую антропологическую катастрофу пережили все народы СССР и до сих пор зализывают кровоточащие раны.
Проблематика Homo sovieticus, впрочем, усугубляется еще и тем, что отдельные элиты СНГ стремятся воспроизвести и культивировать его основные черты уже в наши дни. Кто-то пытается создать мини-СССР в рамках своей страны. Кто-то не прочь применить советские подходы для подавления инакомыслия и сохранения власти. Но идеология советизма служит инструментом и в достижении неоимперских амбиций. Тон в этом смысле задает Россия, руководство которой с 2007 года взяло курс на реваншизм. Этому, возможно, способствовало разочарование фактом утраты Россией державного статуса после коллапса СССР, провал демократических реформ, которые в сути оказались обычным воровством прежде общественной собственности. Так и не придумав ничего достойного, устремленного в будущее, в Кремле принялись за консолидацию страны на основе советских идеологемм. Отсюда, собственно, четкая линия на прославление советских вождей и оправдание их преступлений, образ страны, как осажденной врагами крепости, преобладание интересов империи над судьбой отдельного человека.
Сегодня подобные идеи и символы активно насаждаются российскими политтехнологами и СМИ в сопредельных странах, включая Казахстан. Здесь следует понимать, что бренды наподобие Георгиевских лент, "Новороссии", "осажденной крепости", "вставания с колен", «самого вкусного мороженого» и прочих имеют сомнительное отношение к истории. Однако они представляют собой мощный инструмент продвижения постимперских амбиций России. И происходит подобное посредством реанимации и формирования у казахстанцев морально-этических, мировоззренческих, поведенческих шаблонов именно советского человека. То есть человека забитого и подозрительного, человека-винтика на службе государственной машины, человека, у которого образ идеального общества ассоциируется с СССР под единоначалием Кремля.
В условиях информационной и идеологической уязвимости Казахстана перед Россией, приходится констатировать подверженность немалой части нашего общества сигналам из Москвы, а не Нур-Султана. А то, как указанный ресурс, может быть использован, демонстрирует трагический опыт Украины, Грузии, Молдовы. Другой вызов кроется в том, что пророссийские настроения, продвигаемые Кремлем, торпедируют и саботируют идеи консолидации самого Казахстана.
Наконец, сами казахи являлись весьма неоднородными в своих идеологических и политических воззрениях. Порой расхождения носили взаимоисключающий характер, в амплитуде от приверженности к сталинизму до либеральных ценностей западного мира, от демократического развития до возрождения монархического строя. К тому же речь шла о третьем-четвертом поколениях, взращенном на идеалах коммунизма, космополитизма и советизма. Отношение к национальной самобытности, языку, культуре у многих была притуплена либо они воспринимались как архаизм. Интеллигенция, в особенности научная, инженерно-техническая также в основном становилась русскоязычной. Поэтому взывания отдельных патриотов, ученых, писателей к строительству национальной идентичности натыкались на непонимание и пренебрежение. Одним словом, сами казахи в критический момент Истории проявили политический инфантилизм и слабоволие, уступив инициативу суррогатам.
