Тимур Сулейменов: Это не могло продолжаться долго

Cоздание Единого экономического пространства (ЕЭП) на фоне событий в России и Казахстане оказалось на периферии общественного внимания. Тем не менее это событие может привести к серьезным изменениям в жизни миллионов человек. Один из трех представителей Казахстана во вновь созданном наднациональном органе — Евразийской экономической комиссии — Тимур Сулейменов. Сегодня он отвечает на вопросы Exclusive. — С 1 января 2012 года к работе приступила Евразийская экономическая комиссия, созданная президентами Казахстана, Беларуси и России. Соответственно, мы живем теперь в Евразийском экономическом пространстве, которое со временем должно преобразоваться в некое подобие Евросоюза. В то же время мы видим, что ЕС, создание которого шло с европейской педантичностью, будет, с высокой долей вероятности, сужаться. Какими, на ваш взгляд, будут общемировые тенденции в региональной интеграции? — Достаточно сложно рассуждать о трендах, поскольку экономическо-интеграционные объединения такого масштаба создаются не так уж часто. Конечно, свой союз мы рассматриваем на фоне европейского наднационального союза как по-прежнему самого успешного интеграционного объединения в мире. Хотя, безусловно, события, происходящие с Европейским союзом, дают пищу для размышлений и, самое главное, — материал для анализа того, что необходимо сделать во избежание того, что происходит в ЕС. Считаю, что ЕС испытывает в основном проблемы монетарного характера. То есть проблемы связаны не с созданием единого рынка товаров, услуг, капитала и рабочей силы, а с единой валютой и разной бюджетной политикой. Соответственно, это осложняет все вышеперечисленные факторы. В хорошие времена единая валюта облегчает движение всех этих факторов, но в плохие — ровно наоборот. Допустим, та же Великобритания, которая не является членом монетарного союза, таких проблем не имеет. В этом отношении у нас в Евразийском экономическом союзе такие же взаимоотношения, как и у, например, Великобритании с Францией, — несмотря на крепкую экономическую интеграцию, отсутствие единой валюты замедляет перетоки проблем из одной страны в другую. Мы пока на другой ступени интеграции. — Если я правильно вас поняла, отсутствие у нас единой валюты — это, скорее, сейчас положительный фактор, нежели негативный. Несколько лет назад прозвучала инициатива о введении единой валюты, периодически этот вопрос продолжают муссировать, в том числе и в связи с кризисом основных мировых валют. — Для того чтобы более четко выразить свою позицию, я абстрагируюсь от частностей. В целом введение единой валюты — это положительный фактор, с этим нельзя поспорить. Проблемой Евросоюза является не единая валюта как таковая, а различная фискальная политика при наличии единой валюты. Часто денежную систему ассоциируют с кровеносной системой, и, соответственно, болезни одной «части организма», даже такой периферийной, как Греция или Португалия, очень легко перетекают в другие основные части, то есть во Францию и Германию. Поэтому если мировая экономика, в том числе и наша региональная, будет идти по кризисному сценарию, тогда, конечно, пока от единой валюты лучше воздержаться. — Негативные последствия начала действия Таможенного союза в виде роста цен и ухудшения качества снабжения уже проявились достаточно ощутимо. Официальные заверения об увеличении товарооборота и будущих выигрышах звучат на этом фоне не слишком убедительно. Когда население наших государств почувствует на себе позитивные последствия ЕЭП и в чем они будут проявляться? — То, что чувствуют наши потребители, в первую очередь связано с тем, что наша тарифная защита действительно значительно, в два раза, повысилась. Тарифы, конечно, повлияли на цены на импортные товары. Но у любого правительства стоит задача соблюсти интересы своих и потребителя, и производителя. Надо найти этот тонкий баланс, когда мы не идем на поводу у потребителя, который хочет, чтобы все было дешево, но в то же время и у производителя, который хочет закрыться от всего мира высокими пошлинами. Наша торговая политика в конце 1990-х — начале 2000-х характеризовалась последовательным понижением импортных таможенных пошлин, это был один из антиинфляционных механизмов. Все это не способствовало появлению внутреннего производителя. Поэтому тогда стоял резонный вопрос: зачем держать высокие пошлины в сугубо фискальных целях, когда защищать, собственно, некого? Но это не могло продолжаться долго. Страна могла превратиться практически в большую площадку для перепродажи китайских и турецких товаров. Это не та судьба, которую кто-либо из нас хотел бы для Казахстана. У нас должно быть конкурентоспособное производство, хотя бы на региональном уровне. Без тарифной защиты это невозможно. С китайскими товарами в силу большого количества экономических факторов конкурировать практически никто не может, тем более наши предприятия. Необходимо понимать: если мы будем продолжать покупать дешевый импорт, завтра у нас просто не останется рабочих мест. Деньги, заработанные в нефтяных, горнорудных и смежных с ними отраслях, — все уйдут за рубеж на покупку товаров народного потребления. Таким образом, с ТС или без него, таможенные тарифы должны были вырасти. Это жесткий, но рациональный и необходимый шаг в целях обеспечения экономической безопасности. Если немного приподняться над ситуацией, можно понять, что без этого в стране не будет ничего. Все оставшиеся предприятия умрут. Это выгодная ситуация и для Запада, и для Востока, им нужен рынок сбыта, а мы хороший рынок сбыта из-за того, что сырьевые деньги у нас есть. То есть всем, кроме Казахстана, выгодно, чтобы у нас не было производства. — Боюсь, что, по крайней мере в ближайшее время, мы будем инвестировать в российских и белорусских производителей, с которыми мы тоже неконкурентоспособны… — Действительно, белорусские и российские производители достаточно комфортно чувствуют себя на нашем рынке. Я знаю, что есть мнение, что ТС не дал казахстанскому производителю никаких механизмов и стимулов для производства. Но подобные суждения необъективны. Механизмы есть, и главный из них — Программа по форсированному индустриально-инновационному развитию, ПФИИР. Создание ТС и запуск ПФИИР в одном, 2010-м, году не случайно. Государство говорит предпринимателям: вот вам рынок, а вот и инструменты поддержки. Цели, для которых создавалось ЕЭП, многочисленны, но одна из основных — выравнивание конкурентного поля на общем таможенном пространстве. Например, не секрет, что сельское хозяйство практически во всех странах субсидируется. И наши соседи не исключение: и Россия, и Беларусь субсидируют своих сельхозтоваропроизводителей достаточно объемно — в Беларуси 18%, а в России порядка 7–8% от валового выпуска продукции сельхозсектора. То есть, например, в Беларуси на каждые 100 долларов произведенной продукции государство дает 18 долларов субсидий, тогда как в Казахстане — только 4 доллара. Это во многом объясняет, почему белорусским молоку, творогу, маслу и прочим продуктам легче находить рынок сбыта как в Казахстане, так и в России. Субсидии искажают конкуренцию. Это общепризнанный факт и, в принципе, аксиома. А поскольку на едином таможенном пространстве никаких пошлин не может быть, то есть мы не можем загородиться от партнеров таможенными пошлинами, поэтому мы обязаны выравнивать свою политику субсидирования. И в связи с этим у нас как раз есть два документа — Соглашение об единых принципах и правилах субсидирования промышленности и Соглашение о единых принципах и правилах поддержки сельского хозяйства. Через эти соглашения мы выравниваем государственные субсидии в процентном соотношении в этих секторах. — Россия вступила в ВТО. В свое время эксперты на самом высоком уровне заявляли, что членство в ВТО и региональных экономических союзах взаимоисключается. Как удалось снять это противоречие? — Хотел бы отметить, что противоречий не было с самого начала. Просто не было правильного освещения данного процесса прессой. Всемирная торговая организация не является формой интеграции. Экономические формы интеграции — это создание торговых союзов, Таможенного союза, Единого экономического пространства, создание монетарного и политического союза. ВТО не является интеграционным объединением. Ее члены никоим образом не дают друг другу преференций, они продолжают применять пошлины, защитные механизмы, они ведут разбирательства, в случае необходимости подают в суд. ВТО — это клуб, в котором действуют единые правила игры, которыми четко определено, что можно, а что нельзя делать. Кроме того, таможенные союзы — не новелла Казахстана, России и Беларуси. Большое количество стран–членов ВТО являются также и членами различных таможенных союзов. Поэтому нормативной правовой базой ВТО, в частности ГАТТ (Генеральное соглашение по тарифам), эти особенности предусмотрены. Есть конкретная процедура, которая прописывает, каким образом это осуществляется. Поэтому противоречий нет, а на практике это будет выглядеть следующим образом. У нас уже есть отдельное соглашение в рамках ТС, согласно которому после того, как Россия оформит свое членство в ВТО юридически, нормы и правила ВТО становятся частью нормативно-правовой базы ТС. В случае если мы увидим, что какие-то статьи, пункты, положения наших соглашений противоречат ГАТТ и другим соглашениям ВТО, то последние будут превалировать над нашими договоренностями. При этом отмечу, в рамках ТС мы пытались максимально использовать нормативно-правовую базу ВТО, так как вступление в ВТО — приоритет для всех стран ТС. Поэтому больших противоречий между ВТО и ТС мы не ожидаем. — Очевидно, что процесс вступления в региональные экономические альянсы в случае с Казахстаном должен сопровождаться масштабными внутренними экономическими реформами с точки зрения повышения конкурентоспособности внутреннего производителя. Какие меры такого характера, кроме ПФИИР, вы можете назвать? — ПФИИР дает ответы практически на все вопросы. Она вобрала в себя все основные меры поддержки, затрагивает все аспекты, начиная от вопросов субсидирования, налоговых и таможенных вопросов и заканчивая тем, каким образом государство может помочь с получением лицензии, подведением физической инфраструктуры и т. д. — Что вы рекомендовали бы казахстанским предпринимателям в плане использования преимуществ вхождения в ЕЭП? — Я хотел бы, чтобы бизнес чаще отрывался от дел насущных и смотрел вокруг. Можно долго распинаться и говорить о том, сколько у бизнеса теперь есть инструментов поддержки, но фактически не делая достаточно для их полного использования. Другая крайность — огульно критиковать, что государство ничего не делает и не поддерживает бизнес. Выход в том, чтобы постараться максимально воспользоваться теми инструментами, которые предоставляет государство, а ими пользуются лишь те, кто о них знает. Допустим, оказывается, можно открыть филиал в России или в любой другой стране, и 50% всех издержек государство тебе возместит. Таких инструментов множество, но много ли компаний об этом знают? — С чем связана такая высокая динамика создания интеграционных структур? Ведь очевидно, что реальная экономика, да и правовое, тарифное и финансовое регулирование, просто не успевает за столь интенсивным переговорным процессом. — Я бы не сказал, что динамика высока настолько, что за ней невозможно уследить. Если помните, впервые концепцию Евразийского экономического пространства Нурсултан Назарбаев озвучил еще в 1994 году. Правда, тогда у России был другие приоритеты. Потом об этом вновь заговорили в 2000-х, но на этот раз инициативу прохладно встретила Украина. И вот только в 2008–2009 годах инициатива начала приобретать реальные очертания. Конечно, можно было еще долго вяло перекидываться бумагами между ведомствами, но президенты трех государств проявили политическую волю, поставили конкретную дату, назначили ответственных лиц, и вопрос поднялся на верхнюю строчку приоритетов. Как только ведомствам наших государств дали понять, что это серьезно, скорость принятия решений действительно увеличилась. При этом для принятия ключевых решений у руководства страны было достаточно времени, и если такие решения не имели широкого освещения в СМИ, то это не значит, что не было самого переговорного процесса. — Со стороны кажется, что еще с начала 1990-х создано огромное количество интеграционных структур, начиная с регулярных саммитов СНГ, ЕврАзЭС, межгосударственных парламентских ассамблей и прочее. Какова их эффективность и не будут ли они теперь дублировать друг друга? — Действительно, со стороны может показаться, что они дублируют друг друга. Дело в том, что разные интеграционные структуры появлялись на разной степени интеграции. Институты, органы этих организаций нельзя смешивать. Допустим, ЕврАзЭС — это международная организация, а ЕЭК — наднациональная структура исполнительной власти трех сторон. Межпарламентская ассамблея ЕврАзЭС — площадка для диалога между законодательными ветвями власти. Учитывая политические процессы во всех странах ЕврАзЭС, ее роль должна только возрастать. То же самое можно сказать о суде ЕврАзЭС — речь идет о реальном судебном органе для регулирования межстрановых отношений, в том числе юридических претензий между субъектами разных стран. То есть все эти органы объективно необходимы, так как наше сотрудничество не ограничивается только сотрудничеством между правительствами. Возможно, есть какое-то дублирование между исполнительным комитетом ЕврАзЭС и ЕЭК, но президенты во время декабрьского саммита поручили в ближайшее время, к их мартовской встрече, внести предложения по оптимизации этих органов. Думаю, этот вопрос будет решен. — Национал-патриоты всех трех государств ЕЭП довольно прохладно относятся к идее экономического союза, видя в этом первый шаг к воссозданию СССР. Как вы намерены работать с общественным мнением на вновь создаваемом экономическом пространстве? — Здесь важно не перепутать форму и содержание. Можно тратить очень много усилий на всякого рода публичные мероприятия, пытаться менять общественное мнение, в том числе и национал-патриотов, путем медиакампаний, пиара, но я уверен, что как только население наших стран почувствует на себе первые реальные позитивные итоги интеграции, наше общество самостоятельно сделает выводы.