, 
Борис Румер: Путину нужна новая империя
До сих пор не утихает дискуссия о том, было ли исчезновение СССР «убийством» или «самоубийством». Почему нам так важно это понять? Читайте об этом в продолжении интервью с нашим американским экспертов Борисом Румером.
- Из чего и когда вы заключили, что Союз обречен?
- Где-то в середине 90-х. Не только падение цен на нефть в начале перестройки и гонка вооружений обусловили конец Союза. По времени наложились обвальная социально-экономическая либерализация и финансово-экономический кризис. Возник мощный эффект резонанса.
К концу перестройки внешнеторговый баланс стал негативным. Зарубежные банки перестали кредитовать экономику, торговые операции. Золотовалютные резервы были близки к истощению (а может уже были исчерпаны, не помню). В июле 91-го СССР был на краю банкротства. Его суверенный долг был близок к четверти триллиона долларов.
Думаю, не погрешу против истины, сказав, что в послесталинское время руководители страны — и Хрущев, и Брежнев, и Горбачев — не вникали в денежно-финансовую сферу экономики. Ее макроэкономические закономерности они не воспринимали, не хотели разбираться в финансовых вопросах, в структуре платежного баланса и пр. В этом они были на уровне ликбеза.
- А Сталин?
- О, Сталин уделял большое внимание денежно-финансовой политике. Он контролировал эмиссионную практику Госбанка, вникал в вопросы этой сложной сферы, следил за статистикой. Надо сказать, у него был сильный нарком, затем министр финансов Арсений Зверев. Он ему “доверял, но... проверял”. Предшественники Зверева в этой должности, начиная с создателя советской финансово-банковской системы Сокольникова и до непосредственного предшественника Зверева -- Гринько, были расстреляны в 37-38гг.
Читая переписку Сталина с Молотовым («Письма И.В. Сталина В.М. Молотову”), я поражался, насколько въедливо контролировал Сталин экономику страны, в том числе ее финансово-банковскую составляющую, динамику денежного обращения.
Впечатляют и его методы контроля. По поводу нехватки денежной наличности в обращении пишет 6го августа 1930 г., что в этом виноваты «вредители из Госбанка. Обязательно расстрелять десятка два-три вредителей из этого аппарата, в том числе десяток кассиров ”. В том же письме Молотову не обходит вниманием и ученых экономистов, настаивает на ужесточении следствия по делу основоположника теории экономических циклов Николая Кондратьева и сторонника перехода к рынку Владимира Громана: “Кондратьева, Громана и пару-другую мерзавцев обязательно расстрелять.” Таков был метод руководства экономикой “эффективного менеджера”, которому вновь стали ставить памятники в России.
- А что вы скажете о Путине? Он тоже “на уровне ликбеза” в экономике, в финансах?
Напротив, Путин со вниманием относится к монетарной, фискальной сферам экономики. Следует воздать ему должное, он старается вникать в нее и проявляет большую осторожность. Понимает последствия усиленных эмиссионных инъекций. Поддерживает Набиуллину. Пока (!) не поддается давлению проповедников “количественного смягчения” из Столыпинского клуба.
Конечно, прекрасно понимает безальтернативную необходимость структурных реформ, трансформации сложившегося по его сценарию государственно-монополистического капитализма (по данным ФАС за последние десять лет доля государства и госкомпаний в экономике России выросла с 35 до70% ВВП) в реально рыночную экономику. Но... поздно. Это можно было при высоких ценах на нефть, в первый его срок. И тогда это было бы для него не лишено риска, но шанс был реальный и Касьянов был на месте. Не буду углубляться в причины, по которым он сошел с пути реформ и убрал Михаил Михалыча. Об этом немало написано. Сейчас остается лавировать в рамках той системы, которую он создал, и отдалять поелику возможно глубокий социально-экономический кризис с фатальными для него последствиями.
Он опирается на команду “либералов”, которая при заданных им приоритетах делает все возможное, чтобы тормозить спад и замедлять снижение жизненного уровня. Кудрин, Греф, Белоусов, Набиуллина, Силуанов, Мау, Кузьминов (входил в нее и Улюкаев до ареста)— каждый из них профессионал высокого уровня. Они знают, что текущий кризис не циклический, а системный. Но...они—командные игроки, они встроены в эту систему и не выходят за флажки. Гуриев вышел... и вынужден был “свалить”.
- Тем не менее, у меня напрашиваются невольные параллели: ситуация с российской экономикой очень напоминает ту, которая сложилась в СССР в начале 90-х…
- Повторюсь: обреченность Союза становилась все более очевидной начиная с середины 90-го. По нарастающей. В июне 90-го--Декларация о суверенитете России и приоритете республиканских законов над союзными. В октябре—Закон об обеспечении экономической основы суверенитета России, по которому все недра, все производственные мощности, все госимущество, словом, все ресурсы, вся экономика России союзного подчинения на территории РСФСР переходит в собственность только России.
В ноябре 91-го создается Центральный банк России, к которому переходят функции Госбанка СССР по эмиссии, денежно-валютному регулированию и, немного позже, все его активы и пассивы на территории собственно России. Прекратило существование единое финансовое пространство СССР, единая денежно-валютная система. Все, конец Союза.
Из дневника Черняева я вынес впечатление, что Горбачев не осознал значение этого рокового события. Он был поглощен политической борьбой за сохранение Союза, хотя бы, как самой мягкой конфедерации. А Ельцин, тем временем, создавал, и к моменту “чаепития в Беловежской пуще” создал, экономический фундамент независимой России.
- Вы подходите распаду Союза только с позиций экономики. Были ведь и другие причины?
- Ну, конечно. Другие причины уже так освещены, так много о них написано! Мне, как экономисту, всегда казалось, что экономической подоплеке уделяется недостаточно внимания. Замечательная книга Гайдара
“Гибель империи. Уроки для современной России” во многом восполнила этот пробел. Увы, уроки из драматического опыта той эпохи лидер современной России не извлек. Что касается финансово-банковской перестройки, то ей посвящены содержательные публикации Николая Кротова, в частности “Архив русской финансово-банковской революции”. Я не касаюсь работ западных экономистов на эти темы.
- Некоторые из них участвовали, как консультанты, в становлении рыночной экономики, причем не только в России, но и у нас. Кто-то и из Гарварда, не так ли?
- Да, западные эксперты, как консультанты, участвовали в перестройке советской экономики в рыночную. И в России, и в Центральной Азии, и на Украине. Немалые деньги выделялись для этого из бюджетов США по линии Agency for International Development (USAID). Разного уровня это были эксперты. Были и такие, кто не мог найти себе применения в Америке. Что касается Гарварда, то Конгресс выделил Гарвардскому Институту Международного развития многомиллионный грант на проект по консультированию Российского правительства. Один из ведущих профессоров экономического факультета, экономист с мировым именем, Андрей Шлейфер в начале 90-х возглавлял этот проект. Он был главным консультантом Чубайса, когда тот был зампремьера и Госкомимущества в ходе приватизации. Деятельность Шлейфера на этом поприще закончилась громким скандалом. Параллельно с консультированием, пользуясь закрытой, но доступной ему, информацией, под эгидой Гарварда он незаконно занимался собственным обогащением. Это вскрылось, состоялся судебный процесс, освещаемый в американской прессе. Шлейфер был признан виновным с соответствующими для него и для Гарварда материальными и репутационными последствиями. Вот такая была неприглядная история.
- А вы не участвовали в консультационной деятельности, вас не приглашали?
- Не участвовал. Параллельно с работой в университете консультировал правительство, я имею в виду американское, публиковал статьи о ситуации в российской экономике. Периодически комментировал по Голосу Америки проблемы экономической реформы в России и ставших независимыми республиках. Ведущая, Людмила Оболенская, звонила из Вашингтона мне в университет, формулировала вопросы, и в записи передавала ответы в программах на Россию. Бывали и другие форматы. Был, например, случай, когда разгорелась жаркая дискуссия, в которой участвовали с американской стороны Василий Леонтьев, основатель Гарвардского экономического исследовательского проекта, Нобелевский лауреат по экономике (1973г.), и я, а с российской-- мастер экономической публицистики Отто Лацис и кто-то из академиков, не помню.
Вспомнил один эпизод, связанный с Лацисом. В знак протеста против войны в Чечне он демонстративно вышел из Президентского совета, написав Ельцину письмо с осуждением. Через короткое время Ельцин вручал ему какую-то награду в Кремле и сказал при этом, что-то вроде того, что он помнит критику Лациса, но это ведь дело журналиста критиковать власть, это, мол, нормально. И Лацис, отвечая, сказал, что да, это функция журналистов, “но ни один волос не упал с головы журналиста за критику власти”.
Отличали Бориса Николаевича терпимость к людям, незлопамятность и, как утверждают хорошо знавшие его, он никогда не матерился, во всяком случае прилюдно. Да, вот еще: с подчинеными и, вообще, со всеми не входящими в самый близкий круг, только на “вы”.
Приглашали ли меня? Российские власти—никогда. Но вот был такой случай. Когда Джек Мэтлок Jack Matlock в 1986г стал послом в России, он пригласил меня выступить в Москве, в посольстве, с лекцией о затеянных Горбачевым экономических реформах для дипкорпуса и советской верхушки, а затем в Ленинграде в генконсульстве. И вот мы с женой в Москве, через 10 лет. Не думали, что вернемся. Прецедента не было. Встречал секретарь посольства. Из аэропорта сразу к маме. Ночевали в новом, нашпигованном “жучками”, гостевом здании посольства. Утром, за завтраком, Мэтлок мне показал список приглашенных. Я усомнился, что придут советские VIP, но Мэтлок, как-то хитро ухмыльнувшись, заверил меня, что придут, и еще как придут!. Вечером, войдя в Спасо Хауз, я с удивлением увидел переполненный вестибюль. Ба, подумал, какие люди!
- Неужели ваша лекция вызвала такой интерес?
Ну, да! Нужны им были мои откровения! Жгучий интерес вызывал бар, полный красивых бутылок. К нему выстроилась очередь. Бармены не успевали наливать. Ведь это был разгар горбачевской антиалкогольной кампании. В Питере повторилось то же самое. На всех, включая верха, была наложена “эпиталама” на спиртное. Леонид Шебаршин поставил диагноз тогдашнему состоянию общества: “ острая алкогольная недостаточность”. Из народного творчества той поры: “ В шесть утра поет петух, в восемь Пугачева. Магазин закрыт до двух—ключ у Горбачева.” До двух алкоголь не продавали и к этому часу у дверей магазинов выстраивались буйные очереди жаждущих опохмелиться.
- Но давайте вернемся к вопросу об “осажденной крепости” и расширении НАТО.
- Тут надо ответить на два вопроса: первый-- были ли у стран ближнего зарубежья, стран “соцлагеря”, членов Варшавского договора, обоснованные причины стремиться в НАТО; второй—были ли даны Союзу/России обязательства лидерами Запада не расширять альянс за счет этих стран ?
“Синдром осажденной крепости” неразрывно связан с “имперским синдромом”, возрождение которого, судя по социологическим опросам ВЦИОМ и Левада Центра, стало все заметнее проявляться в массовом сознании с начала второго пост-советского десятилетия. Отвыкание от империи в 90е проходило вроде бы безболезненно, слишком тяжела была жизнь. Как заклинание пророка воспринимался призыв Солженицына: “Нет у нас сил на империю!—и не надо, и свались она с наших плеч: она размозжает нас и высасывает и ускоряет нашу гибель.”
Казалось, что большинство разделяет солженицынское проклятие империи. Но в начале двухтысячных, когда полегчало и началась путинская эпоха “вставания с колен”, начались пресловутые “фантомные боли после ампутации”. Развал Союза стал представляться, судя по опросам, все большему числу респондентов, как инспирированная извне национальная катастрофа.
- Вы хотите сказать, что это возрождение имперского синдрома происходило само по себе, не под воздействием направленной на это пропаганды?
- Нет, не совсем так. Путинское “Россия должна быть только великой или ее не будет вообще”, воспринимаемое, как призыв к восстановлению империи, стало вытеснять в массовом сознании солженицынский призыв к отказу от имперских поползновений, к “обустройству” (его термин) собственно России в ее пост-советских границах. Вряд ли социологи или масспсихологи в состоянии определить, в каком соотношении сработали на пробуждение имперскости пропаганда и коллективное бессознательное.
До того, как Путин, с подачи политологической обслуги режима из Совета по внешней и оборонной политике (Караганов и др.), реанимировал и принял “ялтинскую” геополитическую конструкцию: раздел мира на сферы влияния, со сферой влияния России, простирающейся на Ближнее зарубежье и бывшие советские сателлиты, рассматривалась возможность использования евразийской концепции.
Проповедники евразийства—ушедший в “лучший мир” Александр Панарин и ныне здравствующий Александр Дугин с амвона факультета философии МГУ настойчиво, а Дугин даже требовательно, призывали взять на вооружение евразийскую идеологию для создания якобы наднационального, но по сути руссоцентристского, Евразийского Союза. Путину, в принципе, импонируют идеи “неоевразийства” и он мог бы использовать их для реставрации империи, хотя бы в усеченном размере, но... “съест-то он съест, да кто ему даст?”.
Центральная Азия все больше перемещается, да, пожалуй, уже переместилась, в поле притяжения Пекина, и раздражать “старшего партнера” он, боже упаси, не решится. Однажды выдал что-то двусмысленное насчет правомочности существования казахского государства, но осекся, и больше ничего подобного себе не позволял.
